<< Часть I
<< Часть II
<< Часть III
<< Часть IV

    Перед началом сеанса медиум вошел в кабинет. Занавеску задернули, и он впал в транс, продолжавшийся все время сеанса. Присутствующие уселись полукругом, середина которого приходилась под лампой, а концы доходили до противоположной стены. На одной стороне комнаты стоял стол с книгами, газетами и т. п. Все сидели лицом к кабинету и спиной к лампе. Шесть или семь материализованных фигур выходили одна за другою из кабинета. В числе их был молодой мужчина с очень быстрыми и ловкими телодвижениями; взяв со стола лист бумаги, он свернул его в трубку и стал бить ею нас по головам всякий раз проворно отпрыгивая назад. Являлись и некоторые из родственников хозяев, обыкновенно показывавшиеся на их сеансах: пожилая дама, мать мужа или жены, чья именно - не помню. На голове она носила чепчик с гофрированными оборочками; ее до этого уже сфотографировали и не раз вполне узнавали. Появлялась также и сестра, красивая, статная молодая женщина. На имеющейся у меня фотографии между занавесками с одного боку кабинета стоит брат, а с другой стороны выглядывает незадолго перед тем скончавшаяся м-с Арчибальд Ламонт. Большая часть материализовавшихся фигур принадлежала к числу близких друзей присутствующих. Руководителем сеанса считался старик с длинной седой бородой; он снят на одной пластинке с д-ром Гичманом. На сеансе, в котором я принимал участие, значительная часть времени и проявлявшейся силы была потрачена в пользу моих духовных друзей. Один из них, в длинной одежде старинного покроя, с веревкой вместо пояса, выдавал себя за философа и писателя древнего мира. Другой был ожидаемый нами Роберт Брюс. Он находился в сообщении со мною в продолжение многих лет, и нас связывало взаимное чувство симпатии, которое продолжается между нами и поныне. Он обладал большою силою и подолгу оставался с нами. При выходе его из кабинета меня пригласили подойти к нему. Он так крепко пожал мне руку, что я услышал, как мышца в руке его хрустнула, как это иногда случается при сильном пожатии. Анатомический факт этот сопровождался для меня ощущением, что я держу руку совершенно натуральную. Жена моя также имела с ним особое свидание, и не мимолетное, а настолько продолжительное, что она могла вполне ясно рассмотреть его. Некоторые подробности этого сеанса тянутся мне навсегда памятны. Брюс прошел через всю комнату к лампе и снял ее с крючка, вбитого в стену. Вернувшись с ней к кабинету, он вошел туда, прибавил в пампе свету и направил его на лицо медиума; одновременно с этим он поднял занавес настолько, что мы могли видеть их обоих. Затем он снова убавил огонь и понес лампу обратно на ее место. Ему стоило большого труда повесить лампу на крюк, так как она была покрыта рефлектором. Молодая дама, сидевшая как раз под лампой, так что ему приходилось наклоняться над нею, хотела ему помочь, но он отказался от ее помощи и упорно продолжал добиваться своего, до тех пор, пока гвоздь не попал в отверстие и лампа не повисла на своем месте.
    После этих довольно долго продолжавшихся явлений, когда все присутствующие несколько раз видели материализованные фигуры и медиума, стали приготовляться к фотографированию одновременно кружка, медиума и фигуры. Члены кружка, сидевшие до тех пор полукругом, сели теперь в ряд спиною к кабинету, лицом к двери. Камера была поставлена еще до начала сеанса в одном из углов комнаты с фокусом на кабинет. Подле камеры стоял маленький столик, и на нем лоточек с надлежащим количеством магнезиального порошка, вспышка которого дает достаточно света для моментального снятия фотографии. Фотографические принадлежности находились в кухне, а так как употребление сухих пластинок не было еще известно, то пришлось приготовлять пластинки мокрым способом, что и было исполнено в кухне м-ром Бальфуром, хотя не фотографом по профессии, но достаточно сведущим, чтобы сделать все необходимое. Я сопровождал м-ра Бальфура в кухню и внимательно проследил за всеми его действиями над пластинками; сам медиум меня просил удостовериться в том, что все делается как следует, без обмана. Мы вскоре вернулись в сеансовую комнату, где кассетка, содержавшая пластинку, была вставлена в камеру. Все присутствующие, медиум и материализованная фигура были на тех же местах, где мы их оставили. Для сохранения пластинки, при открытии объектива, лампу погасили, материализованная фигура стояла в это время позади нас, держа одну руку на моей голове, а другую на голове жены. Жена моя слегка вздрогнула, когда фигура, нагнувшись к ней, сказала на старинном шотландском наречии, чтобы она не пугалась. Затем фигура встала в позу для фотографии, и вскоре был дан сигнал зажечь фитиль, вложенный в порошок, который, вспыхнув, ослепил нас своим ярким светом! М-р Бальфур тотчас же вынул кассетку из камеры. Я же несколько беспокоился состоянием жены моей, готовой лишиться чувств. В комнате был полнейший мрак и стоял удушливый запах от сгоревшего порошка. Фигура продолжала стоять на своем месте и, наклонившись к моему уху, прошептала по-шотландски, несколько грубым, старческим голосом: «Ступай за портретом», давая понять, что останется при моей жене. Я вошел в кухню вслед за м-ром Бальфуром. Он занялся проявлением пластинки, но при своем нервном возбуждении вторично пролил жидкость на негатив, вследствие чего фигура моей жены почти стерта и общий тон рисунка неясен. Часть этой жидкости снята с негатива, но если бы она была стерта совсем, то исчезла бы и фигура м-с Берне. По-видимому, свет был слишком силен, и пластинка оказалась передержанной. К счастью, изображение материализованной фигуры не пострадало. Темная полоса через ее плечо изображает шотландский плед. Медиум, сидящий в своем углублении, виден, но слабо. Сидящие по обе стороны кабинета совсем не видны, так как на полученном мною экземпляре изображена средняя часть комнаты. Когда зажгли свет, медиум проснулся совершенно отуманенный продолжительным трансом; наши рассказы об удачном сеансе были им выслушаны со свойственным ему равнодушием. На других фотографиях медиум вышел гораздо яснее; по правде сказать, только что описанная здесь фотография, - одна из худших этой серии, но, принимая во внимание необычайность результата, нами полученного, она неоценима как доказательство реальности явлений, никаким образом не объяснимых обманом или галлюцинацией. Это только один из целого ряда опытов, подтверждающих друг друга самым положительным образом.
    Дж. Берне. Лондон. 19 июля 1886 года».

    Мне остается присовокупить, что на этой довольно большой фотографии (5x6 дюймов) видна очень хорошо, несмотря на технические недостатки, группа из семи лиц, среди которых стоит материализованная, окутанная в белое фигура; она стоит возле кабинета, половина занавески которого позади нее отдернута и в углублении видна сидячая фигура медиума или, вернее, половина его лица, так как волосы и борода сливаются с тенями кабинета. Но на такой фотографии присутствие медиума на негативе почти излишне, так как нет ничего общего между внешностью медиума и фигурой; медиум - тридцатилетний брюнет, а фигура - это старец, совсем лысый, с длинной, седой бородой, лицо которого, широкое и круглое, совсем иного типа, чем лицо медиума, мне лично известного. Фигура снята en face, глаза открыты, даже видны зрачки. Относительно ясности фотография этого лица удалась гораздо лучше, чем полученная мною с Эглинтоном; замечательно, что эти фигуры выносят, не закрывая глаз, ослепительный свет магния.
    В английской литературе мне известны только два отчета, относящиеся до замечательных материализации, происходивших в присутствии этого медиума. Эти два отчета принадлежат одному и тому же перу - г-же Луизе Томпсон-Носуорсей - и относятся даже к одному и тому же сеансу. А так как на этом сеансе была получена фотография не только фигуры, но и самого медиума, то я и воспроизвожу здесь один из этих отчетов.
    Первый из них был напечатан в «Спиритуалисте» от 28 июля 1876 года (с. 350). Я заимствую из него следующее:
    «Для читателей «Спиритуалиста» может быть небезынтересным узнать, что, в то время как через профессиональных медиумов получаются неоспоримые доказательства материализации временного человеческого тела столь же осязаемого и реального, как и наше собственное, то же самое поразительное явление наблюдается еженедельно и в тихом, совершенно частном кружке Ливерпуля. Как одно из лиц, имевших иногда возможность присутствовать на этих сеансах, я посылаю вам отчет виденного мною.
    «В сентябре прошлого года гостивший у меня отец мой, Георг Томпсон, пожелал быть свидетелем явления материализации, вследствие чего я получила дозволение ввести его в упомянутый кружок. На этом сеансе в числе участников находился и д-р Уильям Гичман. Нас пригласили сесть полукругом в маленькой комнате, около десяти футов в квадрате, и предложили петь хором, а медиум удалился за байковую занавеску. Парафиновая лампада давала настолько света, что мы могли видеть друг друга.
    Несколько времени после удаления медиума занавеска раздвинулась, в разрезе показалось что-то туманное, парообразное, с неясными очертаниями человеческой формы; туман этот постепенно сгущался, и наконец из него выделилась рука и голова; первая тотчас начала манипулировать туманную массу, находившуюся ниже под нею, пока та не приняла формы человека, высокого роста, одетого в белое одеяние; эта фигура, хотя и сложилась из облачной массы и, так сказать, сработала самое себя в нашем присутствии, вскоре доказала нам, однако, что в ней облачного ничего уже не было: выступив в комнату, она каждому из нас пожала руку своей сильною реальною рукой. Когда прибавили света, глазам нашим предстал величественный старец со строгим взглядом, с длинными развевающимися белыми волосами и бородой. Побывав довольно времени вне кабинета (который весь состоял из упомянутой байковой занавески), фигура возвратилась к тому месту, где она возникла; стоя тут и отодвигая занавеску своей собственной поднятой рукой, она поманила к себе поочередно каждого из присутствовавших, приглашая постоять возле нее и медиума. Стоя тут, старик смотрел нам прямо в глаза. Отец мой мог рассмотреть свежий, почти румяный цвет его лица и полное достоинства выражение. Эта величавая фигура, стоявшая у занавески, придерживая ее одною рукою, а другою указывая на медиума, погруженного в транс, представляла зрелище, которое нелегко забывается. И мой почтенный родитель говорил мне потом, что впечатление, вынесенное им, было захватывающее, в особенности когда, стоя перед фигурой так близко, что почти касался до нее, он услыхал из уст этого посетителя из иного мира сказанные тихим голосом слова: «Господь да благословит вас». После того показались еще три другие фигуры, которые появлялись почти таким же образом, ходили вокруг кружка, пожимали нам руки и позволяли трогать и рассматривать их одеяние. Одна из них поднесла каждому из нас фрукт вроде стручкового перца, хотя такового, как нас уверяли, в доме вовсе не находилось. Этот достопамятный сеанс закончился тем, что первый посетитель явился вторично, и тогда была снята фотография с него вместе с доктором Гичманом...
    Г. Чарльз Блэкберн описал один из последующих сеансов того же кружка, на котором я опять присутствовала. Вместе с архитектором он осмотрел комнату, где происходили эти явления, и убедился, что под ней не было никаких сводов, что она стояла прямо на земле (см. «Спиритуалист», 1876, т. I, с. 114). Случалось нередко, что на этих сеансах показывались по три фигуры зараз, и я спрашиваю: может ли какой-нибудь скептик найти другую теорию, помимо спиритической, для разъяснения подобных явлений?»
    Другой отчет о том же сеансе помещен тем же автором в журнале «Psychological Review» (1878, т. I, p. 348) в статье, озаглавленной «Воспоминания о Георге Томпсоне его дочери Луизы Томпсон-Носуорсей». В этом описании, помимо некоторых подробностей, относящихся до осмотра комнаты и процесса фотографирования, сказано, между прочим, что на первой фотографии, снятой при магнезиальном свете, видна не только фигура, но и сам медиум.
    В этих двух известиях есть противоречие, относящееся к фотографии: в отчете 1876 года сказано, что вместе с материализованной фигурой был фотографирован доктор Гичман; а в письме 1878 года сказано, что вместе с фигурой был фотографирован сам медиум. Для разъяснения этого обстоятельства я обратился письмом к самому доктору Гичману, и вот его ответ:

    «Ливерпуль. 26 апреля 1887 года.
    М. г.! Я имел честь получить ваше письмо 18-го числа. Относительно содержащихся в нем разных вопросов я должен сообщить вам, что иногда в течение одного и того же вечера происходило несколько сеансов, и, когда снимались фотографии, медиум (г. Б.) иной раз попадал на пластинку, а другой раз не был видим. Поэтому тут может и не быть противоречия. Примите и пр.
    Уильям Гичман, доктор медицины».

    Для дополнения известий, относящихся к фотографическим опытам на сеансах с этим замечательным медиумом, я не мог сделать ничего лучшего, как обратиться опять к тому же д-ру Гичману (известному ученому, председателю Антропологического общества в Ливерпуле и автору различных сочинений по медицине), как самому компетентному члену того частного кружка, где происходили упомянутые явления. Вот письмо его, полученное мною в ответ:

    «Ливерпуль, Пемброк-алэе, 62. Июля 24-го, 1886 года.
    М.г.! В ответ на ваше любезное письмо, вчера полученное, я, к сожалению, по случаю многочисленных спешных работ разного рода не могу в настоящее время сообщить вам все требуемые подробности, научные и философские. Что касается фотографирования материализованных фигур, они получались при помощи электрического света; для этой цели обыкновенно приготовлялось несколько камер, в том числе бинокулярные и стереоскопические, с пластинками различной величины; они были расположены позади присутствующих, сидевших перед кабинетом таким образом, чтобы можно было фотографировать не только появляющиеся материализованные фигуры, но и самого медиума в тех случаях, когда эти фигуры, по нашей просьбе, отодвигали занавеску. Вообще говоря, в этих опытах неудачи не бывало; все ванны и пластинки были заготовлены наперед для немедленного употребления. Я часто входил в кабинет вслед за материализованными фигурами и видел их вместе с медиумом (г. Б.). Мне кажется, что я получил сколь возможно научно доказанную достоверность, что каждая из этих фигур была отдельным от земной личности медиума индивидуумом, так как я тщательно и с помощью различных инструментов исследовал их относительно дыхания, кровообращения, роста, веса, объема и пр. Эти фигуры и духовно и телесно были чрезвычайно изящны и в то же время совершенно реальны; хотя возникали они, по-видимому, постепенно из облачной массы, но исчезали, напротив, мгновенно и абсолютно. Я держусь того мнения, что некоторого рода духовные существа где-нибудь да существуют и что разумные фигуры, являвшиеся на этих сеансах, облекались в видимые объективные тела, совершенно отличные от известных нам земных тел, и при этом были одарены, подобно нам, сознанием, мыслию, речью, способностью передвижения и пр. Имев неоднократно случай (в присутствии компетентных свидетелей) прохаживаться между медиумом с одной стороны и материализованной фигурой с другой, пожимать ей руку и разговаривать с нею по целым часам, - мне нет более охоты заниматься такими фантастическими гипотезами, как зрительные или слуховые иллюзии, бессознательная церебрация, нервная сила и тому подобное. Истина как в вопросах духа, так и вещества обретается только при надлежащем искании...
    Простите эти спешные и поверхностные заметки ввиду моего крайнего недосуга. Примите и пр.
    Уильям Гичман».

    Так как у д-ра Гичмана не оказалось налицо ни одной оригинальной фотографии для раздачи, то он был настолько любезен, что прислал мне фотографию с рисунка, представлявшего один из сеансов г. Б., на котором изображен весь кружок, а посредине материализованная фигура старика, задрапированного в белое, стоящего с непокрытой головою возле кабинетной занавески, которую он отдергивает правою рукою, показывая сидящего внутри медиума в трансе. Между грудью материализованной фигуры и грудью медиума видна светящаяся нить, соединяющая оба тела и освещающая лицо медиума. Такое явление бывало не раз наблюдаемо при процессе материализации и сравниваемо с пуповиной рождающегося ребенка. Эта фотография была мне прислана при следующем письме:

    «26 июля 1886 года.
    М.г.! Отправив мое последнее письмо к вам, я нашел после усердных поисков посылаемый при сем рисунок. Быть может, он даст вам лучшее понятие о всей серии сеансов м-ра Б. Я ручаюсь за его точность. Изображенная тут материализованная фигура выдавала себя за доктора У. из Манчестера. Она отличалась своим замечательно умным выражением и, между прочим, нарисовала мой портрет... По моему мнению, только терпеливое опытное исследование объективных фактов или внешних явлений так называемого спиритизма может убедить германских или иных философов в их истине и значении как результате естественной эволюции при надлежащих условиях. Разум, логика, аргументы и пр. без опытного исследования - пустая трата времени и сил.
    Ваш У. Гичман.
    P.S. В журнале «Phychological Review» за апрель 1879 года первое место отведено моей статье, озаглавленной «Мы и наука», в которой изложены результаты наблюдений, произведенных мною с теми же научными приемами, с какими мы наблюдаем и всякие другие процессы в любой лаборатории».

    Желая получить абсолютное доказательство, требуемое Гартманом, при соблюдении всех условий, им указанных, и в опыте, произведенном мною самим, я имел с этою целью две серии опытов с медиумом Эглинтоном; для первой я пригласил его в Петербург весною 1886 года. После немалых стараний мы получили результат, который, однако, нельзя назвать удовлетворительным; он описан вкратце в августовской книжке «Ps. St.» за 1886 год. Для второй серии я вскоре затем сам отправился в Лондон, и результат превзошел все мои ожидания. Отчет об этом опыте был помещен в мартовской книжке «Ps. St.» 1887 года, а также и в «Ребусе» (1886, № 50), откуда я и воспроизвожу здесь описание упомянутого опыта; а фототипия с полученной мною фотографии приложена при сем на табл. X. Она изображает Эглинтона в трансе, поддерживаемого материализованной фигурой. Тут совершенно ясно, что мы видим перед собою живую человеческую фигуру, стоящую возле медиума. После всего мною сказанного выше об объективных доказательствах явлений материализации, легко допустить возможность и подлинность полученного мною результата, и тем не менее я первый готов признать, сколь трудно поверить реальности такого явления.
    Поясню здесь только, для незнакомых с моими статьями в «Ребусе», что опыты, о которых будет речь, происходили в Лондоне, в доме богатого джентльмена, недавно им для себя отстроенном, и что кружок наш состоял, не считая Эглинтона и меня, из хозяина, его жены и их приятеля, г. N. Так как они не желают, чтобы имена их были преданы гласности, то я и не имею права назвать их. Засим привожу помещенное в «Ребусе» описание.
    «10 июля, в 7 ч вечера, мы собрались и по окончании трапезы, предложенной гостеприимным хозяином, приступили к приготовлениям. Для подобного сеанса, где предполагалось получить фотографию медиума вместе с материализованной фигурой, требовалась комната, в которой можно было бы устроить темное помещение с занавеской; у хозяина нашего единственная комната, подходящая под эти условия, была гостиная, вхожая часть которой отделялась от остальной комнаты тяжелой плюшевой занавеской, подхваченной в разрезе толстым шелковым шнуром. Эту часть гостиной и решено было обратить в темный кабинет; на 10 ф ширины, он имел 14 ф длины; в нем была одна дверь и одно окно; дверь - единственная в гостиную - выходила в коридор и хорошо запиралась; окно выходило в проход между домом хозяина и соседним; для образования темноты оно было закрыто ставнем, завешено клеенкой и шерстяными одеялами, прибитыми к косяку гвоздиками; в помещении этом имелось несколько стульев, этажерка и пианино; гостиная, как и прочие комнаты, в которых мы имели сеансы, находилась в третьем этаже. Прежде всего, хозяин установил камеру; Эглинтон сел перед разрезом занавески, и фокус был взят на таком расстоянии, чтоб на пластинке могла уместиться целая фигура. Против разреза занавески, который был не посередине ее, а ближе к одному боку, был поставлен, шагах в четырех от нее и вправо от камеры, небольшой круглый столик; на нем, для защиты камеры от прямого действия магнезиального света, была установлена высокая картонная ширма, а в сгибе ее был укреплен вогнутый, металлический рефлектор, вершков четырех в диаметре. Еще до этого не мало было толку о том, как осветить ту часть комнаты, в которой мы сами имели сидеть, причем свет имел быть хотя и слабым, но достаточным, чтобы видеть происходившее, и притом под рукою, чтоб можно было немедленно зажечь магнезиальную ленту; остановились на спиртовой лампочке с толстым шнуровым фитилем, действие которой, по испытании, оказалось вполне удовлетворительным. Такая лампочка и была поставлена на столик, в стороне от рефлектора, и возле нее было положено несколько плетежков из магнезиальной ленты, в три ленточки каждый, длиною около пяти вершков; они были привязаны проволокой к стеклянным палочкам, и на приятеля нашего хозяина, г. N., была возложена обязанность - при данном сигнале зажечь плетежок на лампочке и держать его против самого центра рефлектора, наблюдая, чтоб фотографируемые субъекты находились в поле отраженного света. На предварительных опытах, о которых я упоминал выше, мы убедились, что при помощи этого рефлектора свету от плетежка из трех ленточек было достаточно для удовлетворительного результата.
    Когда все было готово, я удалился с хозяином в темную комнату; там, при свете красного фонаря, я достал из своего мешка две пластинки, пометил их, хозяин вставил их в кассетку, и мы возвратились в гостиную, заперев за собою входную дверь, ключ от которой хозяин вручил мне, и я положил его в карман. Мы расположились полукругом перед занавеской, на расстоянии 5-6 шагов от нее, как значится на прилагаемом рисунке.
    Зажгли спиртовую лампочку и потушили газ. Было 10ч вечера. Эглинтон сперва сел на кресло перед занавеской, потом ушел за занавеску, где было поставлено для него другое кресло; пробыл там более получасу; ничего не было; наконец он вышел и, будучи в трансе, заговорил от имени одного из своих руководителей: было выражено сожаление о неудаче; сказано, что для подобного результата надо по крайней мере десять сеансов, что «они» не знают, имеют ли право подвергать медиума такому изнурению и пр., что как бы то ни было в следующий раз «они» сделают последнюю попытку, а если кто явится, то это будет сам Эрнест, главный руководитель Эглинтона. Это было сказано по тому случаю, что перед этим, в разговоре, я выразил мнение, что, вероятно, для подобных опытов явится кто другой. Затем Эглинтон пришел в себя, и сеанс был окончен.
    Второй сеанс этой серии, и последний из всех, был назначен на 14 июля. Отрицательный результат предшествующего оправдал мои дурные предчувствия, и я был вполне убежден, что и на этом сеансе ничего ровно не произойдет. Мы собрались опять в том же часу, и после всех приготовлений, как и в тот раз, я удалился с хозяином в темную комнату, достал две новые принесенные с собою пластинки, пометил их русскою надписью: «А. Аксаков, 14 июля, 1886» - и хозяин вставил их в кассетку. Возвращаясь в гостиную, мы заперли за собою дверь; ключ от нее я положил к себе в карман, и мы разместились в том же порядке; зажгли спиртовую лампочку и потушили газ. Эглинтон сел на кресло, поставленное перед занавеской; вскоре он впал в транс и заговорил: наши приготовления были одобрены; было обещано употребить все усилия для успеха, без ручательства, однако ж, в нем; когда будет время зажечь магний, это будет внушено г-ну N. словом «теперь»; если первый опыт окажется неудачным, то мы должны перейти в темную комнату, для фотографии в темноте, и тогда «они» постараются произвести женскую фигуру («to evolve a female form»). B 10 часов без пяти минут Эглинтон ушел за занавеску; и я мог видеть час при свете спиртовой лампочки. Вскоре Эглинтон вышел и начал набирать силы, подходя к каждому из нас и делая пассы от наших голов на себя. Ушедши за занавеску, он вскоре вышел опять и сел на кресле против самого ее разреза, лицом к нам; сильно двигался, поднимал и опускал руки; над головой его что-то белелось... Раздались стуки, мы недоумевали, раздались опять... «Зажигать?» - «Да», - подтвердили стуки. Запылал магний, хозяин поднял объектив, и я увидал при ослепительном освещении фигуру Эглинтона, как бы спокойно спавшего, со скрещенными перед собою руками; на левом плече его виднелась третья рука с частью белой драпировки, а на голове его, у самого лба, виднелась четвертая рука - живые, натуральные руки, не имевшие той поразительной белизны, как в Петербурге. Когда выставка кончилась, руки не отнялись, но оттянули Эглинтона назад, и он скрылся за занавеской. Хозяин тотчас перевернул кассетку и открыл другую пластинку. Я думал, что сеанс наш на том и закончится; но едва хозяин сел на свое место, как из-за занавески выступила, шага на три вперед, высокая фигура вся в белом и с белым же тюрбаном на голове. «Это Абдулла», - сказал я. «Нет, - отвечал хозяин, - у этой фигуры обе руки». И фигура, размахнув руками, как бы в подтверждение, скрестила их на груди, поклонилась и скрылась за занавеску. Через несколько секунд показывается Эглинтон, выходит весь, а за ним выступает еще фигура в белом - та самая, которую мы сейчас видели; оба становятся перед занавеской, и чей-то голос говорит: «Light» (свет). Вторично запылал магний, и я с изумлением смотрел на высокую фигуру, левой рукой своей обхватывавшую и поддерживавшую Эглинтона; он был в глубоком трансе и едва держался на ногах; я сидел в пяти шагах и при ослепительном свете мог совершенно ясно рассмотреть удивительного пришельца; это был вполне живой человек; я хорошо видел живую кожу лица его, совершенно натуральную черную бороду, густые прямые брови и проницательные глаза, все время смотревшие сурово, неподвижно, прямо в огонь, который горел секунд пятнадцать. Вся фигура была в белом одеянии, спускавшемся до самого пола; на голове было что-то вроде белого тюрбана. Левой рукой она охватывала Эглинтона; правой рукой она придерживала свою драпировку. Когда г. N. сказал: «Теперь» - сигнал для закрытия объектива, фигура скрылась за занавеску, но увлечь за собой Эглинтона не успела, и он упал на пол как мертвый, перед занавеской. Мы не двигались, зная, что тут медиум во власти иной. Тотчас же занавеска распахнулась, та же фигура показалась в третий раз, подошла к Эглинтону и стоя, нагнувшись над ним, стала делать пассы. Мы любовались этим зрелищем в глубокой тишине. Эглинтон начал медленно приподыматься и наконец встал на ноги. Фигура обхватила его и увела за занавеску. Вскоре раздался чуть слышный голосок Джоэ, говоривший, чтобы медиума тотчас вывели на свежий воздух и дали ему воды с виски. Было 10 ч 30 мин когда сеанс кончился; он длился всего 35 мин. Хозяйка бросилась к двери, чтобы принести воды; но она оказалась запертой; когда она обратилась ко мне за ключом, я просил извинить меня, -дело было такого рода, что мне надо было отпереть дверь самому; я прежде вполне удостоверился, при свете, что она была заперта, и затем отпер ее. Эглинтон лежал в кресле своем в глубоком трансе; поставить его на ноги не было никакой возможности, и мы втроем отнесли его в столовую, где и посадили у растворенного окна; но он тотчас же свалился на пол, и его стало корчить; на губах показалась кровь; мы усердно растирали его, давали ему нюхать спирт и пр.; только через четверть часа он пришел в себя, глубоко вздохнул и открыл глаза.
    Оставив его, в полном изнеможении, на попечении хозяев, я отправился с г. N. в темную комнату проявлять пластинки. Как только на одной из них стали выступать очертания обеих фигур, я вышел в столовую сообщить о том Эглинтону, который сам не в состоянии был прийти к нам и только нетерпеливо спрашивал о результате. Узнавши наконец о полной удаче, он тут же сказал: «Ну что же, довольно для Гартмана?» - «Конец галлюцинациям», - ответил я. За то и дорогою ценою поплатился Эглинтон за торжество свое, только через час он оправился настолько, чтобы доплестись до подземной железной дороги; г. N. взялся проводить его до дому и уложить в постель, и тут с ним сделался вторичный припадок дурноты, с корчами и легочным кровоизлиянием. Он убедительно просил не говорить его домашним о том, что с ним было; тем не менее наутро его домашние, встревоженные его видом, заходили ко мне и спрашивали, что такое мы с ним вчера сделали, так как они никогда не видали его в таком состоянии изнурения.
    Изготовленные наспех, на другой же день, фотографии оказались весьма удачными; особенно первая, на которой видны руки на Эглинтоне. Не так как в Петербурге, он сидел под ослепительным блеском горевшего магния совершенно спокойно, поэтому и руки на нем вышли очень отчетливо. Вторая фотография вышла, к сожалению, не совсем ясно; обе фигуры, стоя на ногах, очевидно, несколько двигались, хотя на глаз этого было вовсе незаметно. Но для требуемой цели результат был вполне удовлетворителен; Эглинтона можно легко узнать, хотя голова его и закинута несколько на обхватившую его руку рядом с ним стоит та высокая фигура, которую мы видели полною жизни; борода, брови вышли хорошо; глаза тусклы; характерная черта этой фигуры - короткий нос, совершенно отличный от эглинтоновского. На обеих фотографиях видны в углу мои пометки. Все негативы находятся у меня (см. табл. X).
    Таким образом, мои старания в Лондоне увенчались полным успехом; я получил всю серию обещанных мне фотографий. Этим успехом я всецело обязан тому кружку, в среде которого мне так любезно было позволено производить мои опыты. Я и прежде знал, что для получения хороших медиумических явлений первое дело - кружок; что все зависит от кружка; но никогда не приходилось мне так наглядно убедиться в этой истине. Легкость, скорость, отчетливость, с которыми явления совершались, не имели ничего общего с тем, что мы видели в Петербурге. Помимо согласного настроения кружка, в который я был допущен, немалое значение, разумеется, имело то обстоятельство, что в этом кружке уже получались трансцендентальные фотографии и, следовательно, как раз была подготовлена та медиумическая почва, на которой могли иметь успех и задуманные мною опыты. Я уже не говорю про то удобство и значение для опытов, которые представляла мне частная квартира: для приезжего найти в Лондоне подходящее для подобных опытов помещение - немалое затруднение. Если б я проделал их в квартире Эглинтона, то они потеряли бы половину своего значения; таким образом, содействие, столь любезно оказанное мне нашим гостеприимным хозяином, было для меня во всех отношениях существенным, и потому я считаю своим долгом высказать ему здесь мою глубокую, искреннюю благодарность, и не только от себя лично, но и от имени всех тех, которым дороги успехи медиумического дела.
    Здесь необходимо прибавить, что о тех замечательных фотографиях, которые получаются в кружке нашего хозяина, никто, кроме самых близких ему людей, не знает; сеансы эти чисто семейные, и никаких известий о них в спиритическую английскую прессу не проникало. Когда я был допущен в кружок, то само собой разумелось, что я не буду оглашать имени его членов. Но когда сеансы мои закончились, то хозяин наш, ввиду тех замечательных результатов, которые были получены, имел решимость сказать мне, что если только я нахожу это полезным для дела, то он не считает себя вправе требовать дальнейшего умолчания его имени и потому разрешает мне назвать его. На это я ответил, что, разумеется, указание дома, где производились опыты, весьма желательно для полноты описания, и я очень поблагодарил его за такое самоотвержение, ибо таковым оно есть при настоящих понятиях об этом предмете; но, обсудив положение дела и принимая во внимание именно эти понятия и данный нам опыт в таких примерах, как Крукс и Уаллес, которым все-таки не верят, я высказал нашему хозяину свое глубокое убеждение, что и в данном случае оглашение его имени и адреса нисколько делу не поможет - все равно никто не поверит, кроме тех, которые верят и так или знают его лично; а глумления со стороны и докуки от любопытных будет ему немало. Поэтому я предложил ему, не будет ли лучше, если я, не оглашая его имени печатно, только скажу, что имею его дозволение частно сообщать его имя тем лицам, которые будут этим особенно интересоваться и которым я найду возможным открыть его. На том и порешили.
    Кстати, о недоверии и обмане. Принято подозревать профессионального медиума как лицо материально заинтересованное. Ясно, что в этих последних опытах Эглинтон один не мог бы проделать всего требуемого для подлога; тут необходимо допустить его сообщничество с членами кружка. Хозяин кружка - богатый независимый человек, имеющий такое же общественное положение, как и я. Для возможности обмана с его стороны, сопряженного с немалыми хлопотами, надо же найти какой-нибудь достаточный мотив! О материальной выгоде не может быть и речи. Что же могло бы служить побуждением? - придумать трудно. И почему обманывает он, а не я. Гораздо логичнее предположить и легче объяснить обман с моей стороны. Побуждение понятно: выступил за спиритизм - ну и надо его отстаивать во что бы ни стало.
    Но такое неверие меня нисколько не смущает и не удивляет. Оно совершенно естественно и законно. Убеждения не насилуются, они слагаются итогами жизни, столетиями; вера же в явления природы приобретается не разумом, не логикой, а привычкой. Только в силу привычки чудесное перестает быть чудесным.
    Впрочем, что касается до опытов, здесь описанных, то они были предприняты мною с ближайшею целью - служить ответом человеку, который верит человеческому свидетельству, признает его значение и призывает ревнителей медиумического дела на производство подобных опытов. Напоминаю здесь слова Гартмана:
    «Вопрос, в высшей степени интересный теоретически, состоит в том, может ли медиум не только возбудить в другом лице определенный образ галлюцинаторно, но даже произвести таковой на самом деле, как нечто реальное, хотя и состоящее из весьма тонкой материи, но, тем не менее существующее на самом деле в объективнореальном пространстве комнаты, где происходит заседание... Одна лишь фотография может служить доказательством, что материализованное явление представляет поверхность, способную отражать свет и существующую в объективно-реальном пространстве... Так как материальное заключение медиума не может служить ручательством за подлинность явления, то надобно получить одновременный снимок медиума и призрака прежде, чем принять, что видимое присутствующими явление объективно... Необходимое условие для такого фотографического доказательства состоит, по моему мнению, в том, чтобы к фотографическому аппарату, к кассетке и пластинке не допускался ни профессиональный фотограф, и медиум - для того, чтобы исключить всякое подозрение относительно каких-либо манипуляций... (См. всю цитату выше)
    Позволяю себе думать, что теперь условия эти выполнены во всей их полноте и что Гартман, вникнув внимательно во всю обстановку - нравственную и физическую, при которой был произведен мною требуемый им опыт, найдет ее совершенно достаточною для признания явления материализации реально существующим»¹.
    V. Я должен наконец перейти к последней рубрике доказательств объективности материализации посредством фотографии, а именно при необыкновенных условиях полной темноты. Здесь уже нет более речи о том, где находится медиум. Сколько бы он ни трансфигурировался, он все-таки не произвел бы никакого действия на пластинке; а между тем факт таков, что материализованная фигура может быть фотографирована в абсолютной темноте, представляя в самом этом факте доказательство своего трансцендентального происхождения. Первые известия о фотографиях этого рода дошли до нас из Америки в 1875 году (см. «Спиритуалист», 1875, т. II, с. 297; 1876, т. I, с. 308 и 313); но самая замечательная серия опытов подобной фотографии была сделана в Париже в 1877 году графом де-Бюлэ с медиумом Фирманом (см. «Спиритуалист», 1877, т. II, с. 165, 178, 202), а впоследствии граф дал о них обстоятельный отчет в статье, напечатанной в «Спиритуалисте» (1878, т. II, с. 175).
    Описание фотографии подобного рода, полученной при том же медиуме, мы находим в числе замечательных опытов г. Реймерса, и все та же Берти, которая доказала ему свою объективную индивидуальность всеми возможными способами, завершила их, давши свой образ таким фотографическим процессом, который обманом объяснить невозможно, если только не заподозрить самого Реймерса. Вот что он говорит:
    «В течение зимы я имел случай произвести фотографический опыт, единственный в своем роде, никаким обыкновенным объяснениям не поддающийся. Я купил сухую пластинку, вставил ее в кассетку в девять часов вечера и держал руки свои в камере до того времени, покуда медиум не уселся за занавеску, и тогда я погасил огонь. Был дан сигнал открыть объектив, а через несколько секунд закрыть его опять. Вместе с проснувшимся медиумом отправился я в темную комнату, и, не спуская ни на минуту глаз с пластинки, я увидал, как Берти с крестом на шее, в том виде, как она обыкновенно материализуется, стала мало-помалу выступать на пластинке. Вот образ, возникший в полном мраке, действуя на пластинку исходящими из него самого лучами, наперекор всем нам известным законам природы. Видна только фигура в одеянии, никакого следа чего-либо окружающего; следовательно, это не отраженный свет, а лучи исходят прямо из фигуры» («Ps. St.», 1879, S. 399).

    Обратившись к г. Реймерсу за некоторыми дополнительными разъяснениями, я получил следующий ответ:

    «Веллингтон-Парад, Паулет-стрит, Мельбурн (Австралия),
    8 июня 1886 года.
    М.г.! Я думаю, что я описал фотографию в темноте не достаточно точно, и потому тотчас же отвечаю вам на все пункты.
    Вместе с Альфредом Фирманом отправился я в город и купил сухие пластинки, которые в углах пометил. Возвратившись из Лондона в Ричмонд, мы устроили кабинет и уставили камеру, взявши фокус с того места, где фигура по данным указаниям будет находиться. Когда стемнело (это было в сентябре в 9 ч вечера), Фирман сел в кабинете, а я стал возле камеры, на которой все время держал руки, после того как я вставил в кассетку пластинку, находившуюся со времени покупки ее в моем кармане Джон Кинг, пользуясь устами своего медиума, скомандовал быть наготове для открытия объектива по его приказанию, и тут наступила такая тишина, что малейшее движение медиума было бы услышано. Вдруг раздался голос Джона: «Открыть!» - и через несколько минут: «Теперь закрыть!» Зажегши свечу, я сам вынул пластинку, и, когда Альфред приготовил химический раствор, я дал ему пластинку и, гладя через его плечо, видел, как фигура проявлялась на негативе. На отпечатке видна фигура с крестом на шее, как она обыкновенно показывалась, но темная, на сером фоне.
    Получив такой крайне замечательный результат и обдумывая, как я всегда это делал после сеансов, каким обманом он мог быть объяснен, я пришел к заключению, что, помимо невозможной подделки моей пометки на пластинке, остается предположить одно, еще менее возможное, а именно: ловкую подмену уже выставленной, но не проявленной пластинки. Вынуть из кассетки одну пластинку и заменить ее другою в абсолютной темноте и без всякого шума - для медиума немыслимо, не говоря о том, что моя рука все время лежала на камере. А так как я, вынув пластинку из кассетки, ни на минуту не выпускал ее из виду, то дальнейшие объяснения я должен предоставить другим.
    Преданный вам С. Реймерс».

    VI. Покончив с рубрикой, посвященной доказательствам негаллюцинаторного характера материализации через получение пребывающих физических результатов, я должен упомянуть об одном виде доказательств, посредством которых мы можем убедиться, что в явлении материализации мы действительно имеем дело с явлением, обладающим атрибутом телесности, а не с галлюцинацией. Доказательство это - взвешивание материализованной фигуры, а также и самого медиума во время развития явления. Сам Гартман говорит, что подобные опыты «могут казаться пригодными для разрешения этого вопроса» (с. 131); но так как все действия тяжести могут быть произведены чудодейственною нервною силою, которая в состоянии сделать медиума легче воздуха, а призрак столь же тяжелым, .как медиум, то Гартман и приходит сам к заключению, что таким путем «нельзя ничего констатировать наверное» (с. 131). По этой причине я и не стал бы говорить в моем ответе об этом виде объективного доказательства, если бы я не прочел у г. Гартмана, вслед за приведенными мною словами, следующее примечание:
    «В одном известном мне случае, где явление было взвешено, вес его согласовался с весом медиума («Ps. St.», т. VIII, S. 52), из чего можно заключить, что это был сам медиум, который и становился на весы» (с. 131).
    Сравнив это примечание с приведенной ссылкой на «Ps. St.», я нашел тут, в письме г. Армстронга к г. Реймерсу, следующее:
    «Я присутствовал на трех сеансах с г-жою Вуд, где был в употреблении аппарат г. Блэкберна для взвешивания. Медиума наперед взвесили и затем отвели в кабинет (кабинет устроен так, что медиум во время сеанса выйти не может). Три фигуры показались одна за другой и вступили на весы. Во втором сеансе вес колебался между 34 ф. и 176 ф. - нормальным весом медиума. На третьем сеансе вышла только одна фигура. Вес колебался между 83 ф. и 84 ф. Такие весовые опыты, если только эти силы нас не морочат, очень убедительны; но желал бы я знать, что же остается от медиума в кабинете, когда фигура вытягивает его вес? Эти результаты, в сравнении с подобными же опытами, становятся еще интереснее. На проверочном сеансе (test-seance) мисс Ферлэм (медиум) была, так сказать, зашита в гамак и таким образом подвешена на столбиках, что они показывали вес медиума, и притом так, что все присутствовавшие могли одновременно видеть колебание. В короткое время стала заметна постепенная убыль в весе, и, наконец, появилась фигура, которая стала обходить присутствовавших; убыль в весе медиума дошла до шестидесяти фунтов, до половины нормального веса. Во время ухода и дематериализации фигуры вес медиума стал опять прибывать, и, когда по окончании сеанса его взвесили, оказалось, что он потерял от 3-4 фунтов. Разве это не доказательство, что вещество извлекается из медиума?» («Ps. St.», 1881, S. 52-53).
    Из этого письма мы видим, что в третьем опыте с мисс Вуд вес материализованной фигуры во все время был равен почти половине нормального веса медиума, а в опыте мисс Ферлэм убыль веса ее тела дошла в свою очередь до половины нормального веса. Как согласовать этот факт с заметкой г. Гартмана? Не следует ли искать причину этого промаха также в области «бессознательного»? А эти три-четыре фунта, которые медиум потерял в своем нормальном весе во время опыта? Не новое ли это проявление нервной силы, объяснение которого остается в долгу за г. Гартманом?
    Для тех, кто пожелал бы познакомиться с историей опытов этого рода в области материализации, я даю следующие указания: «Olcott. People from the other world». Hartford, 1875, p. 241-243, 487. - «Spiritualist», 1875, т. I, p. 207,290; 1878, т. I, p. 211, 235,268,287; т. II, p. 115,163. - «Light», 1886, p. 19, 195, 211, 273.
    Первая часть моей главы о явлениях материализации, имевшая доказать несостоятельность галлюцинаторной гипотезы Гартмана с точки зрения фактической, - закончена. Мы получили от этого явления все требуемые доказательства для убеждения, что телесные атрибуты, с которыми оно связано, хотя и временного характера, но тем не менее реально-объективны, каковыми бывают атрибуты настоящего тела, а не галлюцинации. Поэтому я считаю себя теперь вправе сказать, что для теории галлюцинации не только ничего не осталось «от узкой опоры, на которой она искусно балансировала», но даже теория эта потеряла и всякую почву под собою (см. выше).
    Я имею полное убеждение, что в явлениях материализации галлюцинация не играет ровно никакой роли; воображение, иллюзия - это другое дело; но если они и принимали тут участие, то разве только при самом начале этих явлений, что весьма понятно и извинительно; в настоящее же время приобретенная опытность принесла свои плоды и спириты относятся уже к этим поразительным явлениям гораздо трезвее.
    Я перехожу теперь ко второй части той же главы, которая будет посвящена тому же тезису, но только с точки зрения теоретической

¹ Воспроизводя здесь эту статью мою из "Ребуса", я полюбопытствовал взглянуть, каким образом воспроизведена она в книге г. Петрова "Медиумическая материализация", и, к удивлению своему, увидал, что это перевод с немецкого перевода той же статьи, помещенного в моем немецком журнале "Ps. Studien". Между тем из примечания г. Петрова на первой же странице надо понять, что эта статья прямо перепечатана им из "Ребуса". Для чего понадобилось г. Петрову вместо оригинала поместить перевод с перевода — понять трудно. Но я вынужден указать на это, потому что немецкий перевод верен, а перевод с немецкого грешит ошибками против смысла и слога, которые всякий, естественно, припишет оригиналу.