VI. Речь па языке, медиуму не известном.
    Я перехожу теперь к рубрике фактов, считаемых мною за абсолютное доказательство сообщения не только внеумственного уровня медиума, но и исходящего из источника, вне его находящегося. Г. Гартман дал явлениям этого рода определение, несоответствующее действительности; он говорит: «Так называемый «удар языков» есть не что иное, как бессознательная речь в религиозном экстазе» (с. 29 немец, подлин.). То же самое следует разуметь, когда он говорит: «Некоторые медиумы при своих мимических трансфигурациях обнаруживают особый дар языков» (с. 109 рус. пер.). Несмотря на все магические способности, которыми г. Гартман наградил сомнамбулическое познание, он не решился одарить его даром языков, идущим далее того, «как передавать звуки, слова и фразы на чужих, непонятных наречиях, которые задолго до того медиум слышал случайно, не обратив на то внимания» (с. 75); в другом месте он говорит: «Сомнамбулы в состоянии повторять письменно и устно слова и фразы на непонятных языках, когда эти слова и фразы внутренне произносятся магнетизером или лицом, поставленным в сношение с ними; сомнамбулы понимают даже их смысл, насколько понимает его передающий и насколько он его себе представляет, произнося слова громко или мысленно. Доказательством служит здесь то, что на вопросы, делаемые сомнамбулу на незнакомых языках, он отвечает осмысленно на языках, ему доступных, но ответа не получается, если вопрос ставится на таком языке, который непонятен для самого спрашивающего» (с. 82). Итак, в сущности, это не что иное, как чтение мыслей, или, как выражается сам г. Гартман, это только самый «одухотворенный случай передачи мысли» (там же). И в этом г. Гартман совершенно прав: никогда еще сомнамбул не говорил на языке, ему неизвестном. Эннемозер в своем сочинении «Магнетизм» (Штутгарт, 1853), утверждает то же самое; вместе с Эшенмайером он считает подобную способность у сомнамбулов за «химеру» (с. 29); далее он поясняет даже, почему это так:
    «Если даже допустить, - говорит он, - что ясновидящий подобно тому, как он проникает в мысли других людей, мог бы проникать и в чуждый для него язык, то, во всяком случае подобной способности можно было бы приписать только знание содержания или смысла речи, но не способа выражения, ибо этот способ только условный, установленный путем предварительного соглашения, которому надо наперед научиться. Способность говорить есть искусство техническое, подобно тому как и игра на каком-нибудь инструменте; и кто на каком-нибудь языке не упражнялся, хотя по крайней мере элементарно, тот не может даже повторить такую речь, а еще менее тотчас же заговорить на этом языке, точно так же, как он не может повторить сыгранную музыкальную пьесу, если не приобрел упражнением этой способности. Музыкальный гений будет создавать новые произведения, запоминать сыгранное другими, хотя бы раз только им слышанное, но он в состоянии повторить это лишь на своем инструменте, а никак не на другом, ему незнакомом. То же самое и с языком. Органы речи суть инструменты, которые для речи вообще и для каждого языка в особенности должны быть наперед подготовлены упражнением. Что же касается до смысла или содержания, то, каков бы он ни был, ясновидящие всегда будут передавать его на своем родном, или им известном языке, или таком, которого по крайней мере элементы им знакомы» (с. 451-452).
    Итак, по теории Гартмана невозможность как для сомнамбула, так и для медиума говорить на языке, которого он не знает, или играть на инструменте, не учившись музыке, твердо установлена. Тем не менее такие факты в спиритизме хорошо известны.
    Здесь на первом месте мы имеем свидетельство, на которое можно вполне положиться, - судьи Эдмондса, наблюдавшего это явление в собственном семействе, в лице дочери своей Лауры1.
    В предисловии к II тому его сочинения «Спиритуализм», 1855 год, мы находим интересные подробности о развитии медиумических способностей его дочери, которую он тогда еще не называет:
    «Она была молодая девушка, получившая порядочное воспитание, и ревностная католичка. Ее церковь учила ее не верить спиритуализму, и она отказывалась присутствовать при его явлениях, как ни были они часты в окружавшей ее среде. Наконец, дом, в котором она жила, обратился в то, что в былые времена называли «непокойным». Так продолжалось около полугода: она почти постоянно слышала странные звуки и видела не менее странные явления, которые, как она в этом удостоверилась, происходили без человеческого участия и вместе с тем носили отпечаток разумности. Любопытство ее возбудилось, и она стала посещать сеансы. Вскоре она увидела достаточно, чтобы убедиться в присутствии духовного деятеля, а вслед за тем и сама сделалась медиумом. Этому прошло теперь около года, и медиумизм ее за это время переходил различные фазы. За всем этим я следил с живейшим интересом.
    Вначале ее судорожно сильно подергивало; вскоре она стала механически писать, т.е. без всякого участия воли со своей стороны и без всякого сознания того, что она писала. Обладая сильною волею, она была в состоянии во всякую минуту остановить явления. Затем она сделалась говорящим медиумом. Она не впадала в транс, как многие другие, т.е. в бессознательное состояние, но вполне сознавала все, что говорила, и все вокруг нее происходившее... После того она начала говорить на разных языках. Она не знает никакого языка, кроме своего природного и французского, насколько ему можно выучиться в школе; тем не менее она говорила на девяти или десяти различных языках, иногда по целому часу, с легкостью и скоростью природной речи. Нередко случалось, что иностранцы беседовали через нее с своими отшедшими друзьями на своем природном языке. Недавно был такой случай: один из наших посетителей, родом грек, имел с ней несколько свиданий, во время которых, иногда по целым часам, он вел разговор на греческом языке и получал через нее ответы иногда на этом языке, иногда на английском; между тем дотоле она никогда не слыхала ни одного слова на новогреческом языке.
    Около того же времени развились ее музыкальные способности. Она неоднократно пела на различных языках - на итальянском, индийском, немецком, польском и нередко в настоящее время поет на родном языке, импровизируя слова и музыку, причем мелодия замечательно хороша и оригинальна, а смысл слов глубоко возвышенный» (с. 44-45).
    Позднее, в 1858 году, Эдмондс напечатал серию «Спиритических трактатов», из коих 6-й под специальным заглавием «Речь на неизвестных языках», где он сообщает еще большие подробности об этом виде медиумизма своей дочери, не скрывая более, что речь идет о ней, называет ее по имени и указывает на многие другие подобные случаи.
    «Спиритический трактат № 10» заключает в себе письма, напечатанные Эдмондсом в 1859 году в газете «Нью-Йоркская Трибуна», из коих восьмое озаглавлено: «Медиумическая речь на неизвестных медиуму языках». В этом письме собрано более пятидесяти подобных случаев. Все эти письма были изданы мною по-немецки в 1873 году в особой брошюре под заглавием «Американский спиритизм, исследования судьи Эдмондса»; там можно найти все подробности, здесь же я воспроизведу самые замечательные случаи, ибо придаю этого рода явлениям особенное значение; г. Гартман игнорировал их, равно как и парафиновые формы с материализованных рук и ног.
    Прежде всего вот те случаи, которые наблюдал сам Эдмондс.
    «Однажды вечером, - говорит он, - пришла ко мне в дом молодая девушка из восточных штатов. Она явилась в Нью-Йорк, чтобы искать счастья. Воспитание ее ограничивалось тем, которое получается в обыкновенной сельской школе. Она была медиум, и через нее очень часто проявлялся какой-то француз, который не давал ей покою. Он мог говорить чрез нее, но только по-французски. Более часу продолжался разговор между моей дочерью и этой девушкой - мисс Доуд. Они обе говорили только по-французски и так быстро и свободно, как природные французы. Язык г-жи Доуд был какой-то patois южных французских провинций, а дочери моей - чисто парижский. Это происходило в моей библиотеке, в присутствии пяти или шести человек, и г-жа Доуд и теперь еще находится в городе.
    В другой раз несколько польских джентльменов просили свидания с дочерью моей; она их вовсе не знала; во время этого свидания она несколько раз говорила на их языке слова и речи, которых сама не понимала, но они понимали; большую часть разговора они вели на польском языке и получали через нее ответы иногда на английском, а иногда на польском языке. Этот случай может быть удостоверен только свидетельством самой Лауры, ибо никто при этом не присутствовал, кроме нее и тех двух джентльменов, которые имен своих не сообщили.
    Случай с греком произошел так: однажды вечером, когда у меня в гостиной было от двенадцати до пятнадцати человек посетителей, пришел г. Грин, здешний артист, в сопровождении джентльмена, которого он представил как г. Эвангелидеса, из Греции.
    Он говорил по-английски плохо, но по-гречески свободно. Вскоре через мою дочь проявилась какая-то личность, которая заговорила с ним по-английски; по всему тому, что она сказала ему, он признал в ней приятеля своего, несколько лет тому назад скончавшегося в его доме, но о котором никто из нас никогда не слыхал. Иногда дочь моя выговаривала слова или целую фразу по-гречески, вследствие чего г. Э. спросил, не может ли он и сам говорить по-гречески? Остальная часть разговора продолжалась, в течение более часа, с его стороны по-гречески, с ее же - то на греческом, то на английском. Иногда дочь моя не понимала, что говорилось ею или им; а иногда понимала, хотя в это время и она и он говорили по-гречески. По временам он был так взволнован, что обращал на себя внимание общества: мы спросили его, что могло быть тому причиной, но он уклонился от ответа. По окончании разговора он сказал нам, что до этого никогда не видал никаких спиритических явлений и что он во время разговора делал разные опыты, чтобы проверить то, что было для него так ново. Эти опыты состояли в том, что он разговаривал о предметах, о которых дочь моя - он был вполне уверен - ничего не знала, и часто и внезапно менял предмет разговора, переходя от частных дел к политическим, от философских вопросов к богословским и т.д. В ответ на расспросы наши - так как никто из нас по-гречески не знал - он заверил нас, что медиум его греческую речь понимал и сам говорил по-гречески правильно.
    При этом присутствовали: г. Грин, г. Аллен - председатель бостонского банка, два джентльмена - известные железнодорожные подрядчики одного из восточных штатов, дочь моя Лаура, племянница моя Дженни Киэс, я сам и многие другие, которых не помню. После того г. Эвангелидес имел с дочерью моей еще несколько свиданий, на которых разговор происходил по-гречески.
    Упомянутая племянница моя, также медиум, часто пела по-итальянски, импровизируя и слова и мелодию, между тем как она вовсе не знает этого языка. Таких случаев множество.
    Однажды дочь моя и племянница пришли ко мне в библиотеку и начали со мной разговор по-испански - одна из них начинала фразу, другая ее оканчивала. Они оказались под влиянием одной личности, которую я при жизни знал в Центральной Америке, и было упомянуто о многих вещах, случившихся там со мною и им обеим, как я это твердо знаю, точно так же неизвестных, как и испанский язык. Засвидетельствовать это можем только мы трое.
    Дочь говорила со мной и по-индейски, на наречиях чиппева и маномони. Я знал их, потому что жил два года среди индейцев.
    Таким образом, я указал на случаи, когда дочь моя говорила на индейском, испанском, французском, польском и греческом; я также слышал, как она говорила на итальянском, португальском, венгерском, латинском и других языках, которых я не знал. Случаи были слишком многочисленны, чтобы припомнить имена присутствовавших лиц.
    Теперь я приведу подобные же случаи с посторонними лицами, бывшие в моем присутствии.
    Г-жа Елена Лидс, живущая в Бостоне, 45, Carver Street, довольно известный медиум в той местности, очень часто говорила по-китайски. Она очень ограниченного образования и никогда не слыхала слова на этом языке; это случалось с ней так часто в одну пору ее медиумизма, что я не ошибусь, если скажу, что тысячи лиц были свидетелями этого. Я сам видел это по крайней мере сотню раз.
    Я очень хорошо помню, что г-жа Свит, один из здешних медиумов, весьма мало образованная, очень часто говорила по-французски, а впоследствии также на итальянском и еврейском.
    Мне случалось очень часто присутствовать при сродном явлении, когда сообщения происходили через стуки и давались на иностранном языке, тогда как медиум знал только по-английски.
    Я также слышал у себя в доме, как дочь губернатора Тольмэджа говорила по-немецки в присутствии многих лиц.
    Таков мой личный опыт по этому вопросу; между тем он обнимает весьма малую часть того, что происходило в этом роде, и, если не ошибаюсь, еще меньшую долю того, что уже было опубликовано» (Tract. № 6).
    Судья Эдмондс, проникнутый важностью явлений этого рода, обнародовал в спиритическом журнал «Banner of Light» воззвание с просьбой сообщать ему подобные факты. Не прошло месяца, как он получил до двадцати писем с описанием подобных же случаев; их содержание составляет приложение к его «Спиритическому трактату» № 10. Заимствую оттуда несколько наиболее удостоверенных случаев:
    «Куксвиль. 9 апреля 1859 года.
    Г. редактор! Прочитав в «Banner», воззвание судьи Эдмондса о сообщении ему медиумических случаев речи на неизвестном языке, я желаю передать вам о случившемся в нашем кружке два года тому назад. В продолжение трех месяцев мы имели сеансы каждое воскресенье по вечерам. Медиумами были два молодых человека: один - зять мой, а другой - мой приятель. Однажды на сеансе, на котором присутствовал один из этих медиумов, он впал в транс и в скором времени начал говорить на всем нам непонятном языке, но в котором отец мой и брат признали китайский, так как, будучи в Калифорнии, встречали немало китайцев, но говорить на их языке не могли. На следующем сеансе оба медиума заговорили на том же языке и, поговорив несколько минут, по-видимому, узнали друг в друге приятелей, и взаимные приветствия их сделались столь бурны, что жилец, помещавшийся в другой части дома и не веривший в спиритуализм, пришел посмотреть, не было ли у нас в гостях кого из китайцев, ибо, ведя с ними торговлю в Калифорнии, он был несколько знаком с их обычаями. После этого оба медиума нередко подпадали под это влияние; иногда один из них пел по-китайски, а другой переводил содержание его песен. Никто из присутствующих не мог говорить по-китайски, а медиумы никогда китайцев не видали. Кружок наш был открыт для всех желающих, и комната часто наполнялась любопытствующими. Все одинаково признавали, что слышали разговор на иностранном языке и, зная медиумов за честных юношей, никто не заподозревал их в подделке, равно как и другим путем не умел объяснить это загадочное явление. Примите и пр.
    Б.С. Гокси» (с. 75).
    «Флешинг, возле Нью-Йорка, 16 апреля 1859 года.
    М. г.! Я прочитал о вашем желании узнать о лицах, говоривших на незнакомом языке. Я слышал Сусанну Гойт, говорившую итальянскую патриотическую речь, которая, по мере произношения, переводилась американцем, понимавшим по-итальянски. Я изучал итальянский язык и могу вполне быть уверен, что она говорила по-итальянски. Есть человек, живущий около Хемпстеда, близ Ньютоуна, которому 35 лет; его зовут, если не ошибаюсь, Шмидтом, но Гойты могут вам узнать о нем; его я несколько раз слышал декламирующим речи на итальянском языке, и бывает это с ним нередко. Он часто навещает Гойтов, и когда я в первый раз услышал его, то спрашивал других, уж говорит ли он хотя одно слово по-английски! Когда он пришел в себя, он мне сказал, кто он и что никогда не читал ни одного слова ни на одном языке, кроме английского. Честь имею быть
    Уильям Р. Принс» (с. 77).
    «Брайнтри, в Вермонте, 29 марта 1859 года.
    М. г.! Прочитав ваше заявление, считаю долгом сообщить вам следующее. В феврале 1858 года я жил у Джона Пейна в городе Лейстере. Г-жа Сара Пейн, его невестка, - медиум. В это время туда прибыл француз для исследования спиритуализма. Будучи католиком, он не верил в него и сильно против него восставал. Через несколько минут медиум впал в транс и начал говорить с ним на его родном языке, так что француз вполне понимал его; проговорили между собой довольно долго; из присутствующих никто их не понимал, кроме них самих. Затем француз попросил медиума написать его имя по-французски. Г-жа Пейн исполнила это и, кроме того, таким же образом написала имя его отца и матери. Он сказал, что его отец и мать померли и что не было человека в Соединенных Штатах, кто бы знал их имена. Г-жа Пейн никогда до этого не видала его. Никакого языка, кроме своего родного английского, она не знает. При этом были многочисленные свидетели. Я не могу припомнить всех их имен, но назову следующих: Иосиф Морз, Д.С. Смис, Исаак Морз, Джон Пейн, Эдуард Пейн, - все из Лейстера; Нафанаил Чорчиль и жена его из Брандона и ваш покорный слуга.
    Нельсон Лернед» (с. 89).
    «Линн (Масс.) 8, North Commonstreet, 24 марта 1859 года.
    Г. редактор, прочитав воззвание судьи Эдмондса, я могу сообщить следующее:
    Г-жа Джон Гарди - медиум, бессознательно говорящий в трансе, - вовсе не знает ни французского, ни индейского языков, никогда им не учившись. Через нее говорит индейский дух под именем Сахми, через нее же он произвел многие исцеления. Он говорит по-индейски и затем передает сказанное им по-английски, насколько умеет. Этот случай весьма доказателен. Через г-жу Гарди говорит также французский дух - молодая девушка по имени Луиза Дюпон - актриса, мне кажется. Она говорила в присутствии учителя языков, и ее выговор и речь были найдены правильными. Учитель сделал ей по-французски неприличный вопрос, как он сам сознался, и получил ответ, который так его сконфузил, что он схватил шапку и ушел. Французская девушка говорила перед следующими лицами, имена которых я прилагаю, но не для печати. Судья Эдмондс может, если сочтет нужным, адресоваться к ним для справки по этому делу. Примите и проч.
    Джон Аллей» (с. 91).
    «Милан (Огайо), 4 апреля 1859 года.
    М. г.! Прочитав в «Banner of Light» о вашем желании, имею честь сообщить следующее:
    В феврале 1857 года я был вместе с г-жою Уарнер в доме г. Льюиса, в Трое. Однажды вечером, когда г-же Уарнер нездоровилось, через нее проявился какой-то индеец, который и занялся ее врачеванием. В это время один немец - в семействе его называли Мильтоном - вошел в комнату. Он страдал сильною головною болью, но ничего не сказал об этом в присутствии г-жи Уарнер; она подошла к нему и в несколько минут, простым наложением рук, избавила его от головной боли. Затем она сказала ему на ломаном, индейцам обычном, английском языке, что тут находится «бледный дух», который покинул тело по ту сторону «великих вод» и который желает говорить с ним. Немного погодя она заговорила по-немецки и, между прочим, повторила молодому человеку, как он передал нам, последние слова, сказанные ему матерью его на смертном одре. Молодой человек, бывший до того упорным скептиком, прослезился и сказал, что «сдается». На расспросы членов семейства г. Льюиса он повторил нам эти слова и перевел их; последние были: «Милый сын мой, не могу более дать тебе хлеба». Г-жа Уарнер никогда ничего не слыхала о семействе этого молодого человека, и никакого языка, кроме английского, не знает...
    М-р Пон, один из наиболее уважаемых граждан в Трое, многочисленные члены его семьи, с включением и молодого немца, подтвердят истину мною рассказанного. Почтовый адрес их: Уэлшфильд, Огайо...
    В сентябре 1857 года г-жа Уарнер посетила Милан для публичных чтений. По окончании последнего она сказала небольшую речь на индейском языке и потом дала ее перевод; это было убедительное воззвание в пользу остающихся индейских племен. Житель Милана, по имени Мерилл, принадлежавший к пресвитерианской церкви, присутствовал при этом и так остался доволен подлинностью индейской речи, что признал себя убежденным. С самого детства своего и до восемнадцатого года он жил среди индейцев и говорил на их языке совершенно свободно, поэтому он и мог судить о подлинности слышанной им индейской речи. Прилагаю его свидетельство:
    «Сим свидетельствую, что факты, изложенные г. И. Уарнером, совершенно верны, а также, что из личных сношений моих с г-жою Уарнер я вполне убедился, что она в своем нормальном состоянии нисколько не понимает по-индейски; вместе с тем я убежден, что, когда она находится под так называемым «влиянием духа», она, действительно, может говорить по-индейски.
    Милан, апрель 1859 года.
    Джемс Мерилл».
    Можете поступить с сообщаемым мною по вашему усмотрению.
    Ибенизер Уарнер» (с. 97).
    «Чикаго, 5 апреля 1859 года.
    М. г.! Прочитав ваше заявление в «Banner of Light», я могу сообщить вам следующее:
    Четыре года тому назад я стал устраивать сеансы у себя на дому с целью исследования «современного спиритуализма» и вскоре убедился, что жена моя - медиум. Такое открытие настолько ее огорчило и раздосадовало, что она готова была дать все на свете, чтобы этого не было; долгое время она боролась с тою силою, которая повергала ее в транс и говорила посредством ее организма, но предубеждение ее было, наконец, осилено... Подобно многим, принадлежащим к рабочему классу, она не получила никакого образования, кроме приобретаемого в народных школах.
    Вот, между прочим, чему я был свидетелем:
    На сеансе у д-ра Родда, на котором присутствовали гг. Миллер, Кимбаль, Кильберн и др., нам был задан концерт на испанском языке, который продолжался более двух часов. Вскоре после того, как мы соединили руки, жена моя, молодая дама (мисс Сконгаль) и молодой человек, которого они видели в первый раз, подпали одновременно влиянию и начали бегло говорить между собою по-испански. После пятнадцатиминутного разговора трио встало на ноги и начало петь какую-то трудную пьесу по-испански; все трое участвовали и пели в полной гармонии; таким образом было превосходно пропето до двенадцати пьес. Между каждой пьесой они оживленно разговаривали и обсуждали, какую следующую пьесу им петь... Закончив пение, все три медиума одновременно пришли в себя и были крайне удивлены, узнав о том, что происходило. Вскоре после того молодой человек впал в транс под другим влиянием и объяснил все виденное нами. Давшие нам чрез медиумов концерт были испанцы, брат и две сестры, бывшие во время земной жизни своей по профессии певцами и этим зарабатывавшие себе хлеб; в этот вечер они явились к нам не только ради удовольствия и назидания, а также и для того, чтобы доказать, что дни Пятидесятницы еще не миновали. Должен присовокупить здесь, что легко удостоверить самым положительным образом, что ни один из помянутых медиумов не может в нормальном состоянии своем говорить на каком-либо другом языке, кроме своего родного.
    Однажды жена моя находилась под влиянием, по-видимому, немецких «духов», говорила и пела на этом языке в течение нескольких вечеров; но никто из нашего кружка не знал этого языка. Желая хорошенько проверить это явление, я зашел к доктору-немцу, по имени Эйлер, и просил его зайти ко мне и обстоятельно исследовать это дело. Он приходил два раза и говорил с медиумом по целому часу на своем родном языке. Удивление его было велико, но радость еще больше. Кроме немецкого, жена моя говорила неоднократно и на итальянском языке, который, разумеется, ей точно так же неизвестен.
    Джон Юнг» (с. 108).
    «Толедо, 9 апреля 1859 года.
    М. г.! Прочитав о вашем желании иметь сведения о медиумах, говорящих на неизвестных им языках, я могу сообщить вам, что я иногда говорю в трансе от имени индейского духа. Я не понимаю этого языка и не могу знать, насколько правильно я говорю на нем. Но на днях я встретила одного господина, заявившего себя скептиком, не верящим сношению с духовным миром. Мой индейский дух заговорил с ним по-индейски, я же, впав в состояние ясновидения, описала ему одного индейского вождя, умершего, по его словам, дня за три до отъезда этого господина из Айовы. Мой руководитель узнал названного духа и дал много убедительных доказательств упомянутому господину, знавшему язык этого племени, которое он назвал пауни. Прилагаю частное письмо, написанное мне этим господином, по его возвращении в Айову, можете извлечь из него все, что сочтете полезным для успеха нашего дела.
    М-с Сара М. Томпсон».
    Из этого письма я приведу следующие, наиболее интересные строки:
    «Винтон (Айова), 17 февраля 1859 года.
    Многоуважаемая мисс! Как вы знаете, я не верю в спиритическое учение; я остаюсь при том убеждении, что это не что иное, как проявление влияния человеческого духа на другой, таковой же. Так как я еще немного занимался этим предметом, то не знаю, к какому заключению я бы пришел, если б имел возможность вполне его исследовать. Но есть одно обстоятельство, которое я теперь вспоминаю и никак не могу понять - это то, что вы говорили на индейском наречии совершенно правильно, со всеми особенностями речи, употребляемой в индейских вигвамах (хижинах).
    ЯковУэтц»(с. 110).
    О других случаях, попавших мне под руки, я ограничусь краткими заметками.
    В первом спиритическом журнале «Spiritual Telegraph», издававшемся в Нью-Йорке Партриджем, я нахожу в т. III, 1854 года, на р. 62, следующее:
    «Уильям Бриттингам, будучи у нас несколько дней тому назад в конторе, рассказал интересный факт. Г. Уаль-ден, говорящий медиум из Элликотвиля, недавно посетил Спрингз, принадлежащий г. Чэзу. Тотчас по приезде своем, когда он стоял еще на крыльце, к нему навстречу вышла из дома горничная, шведка, с которой г. Уальден заговорил. Никто из присутствующих не понимал его языка, не понимал и сам медиум, что он говорил. Девушка, видя, что к ней обратились на родном языке, пустилась в разговор, она оказалась весьма заинтересованной и вскоре тронутой до слез. Г. Бриттингам спросил, что с нею? Она ответила приблизительно следующее: «Этот человек знает все про моих отца и мать, из коих первый умер шесть месяцев, а вторая восемь лет тому назад, мне сказали, что это они говорят со мною через него и могут говорить также и через других медиумов». Девушка, никогда не видавшая ничего подобного, была поражена и, разумеется, не могла понять, как г. Уальден, американец, совершенно не знавший ни ее семейства, ни шведского языка, мог говорить с ней столь загадочным образом».
    В 1873 году Аллен Путнам издал биографию м-с Конант, бывшей когда-то очень известным в Америке говорящим медиумом, чрез уста которой получались в редакции «Banner of Light» те сотни сообщений, которые печатались в каждом его номере. М-с Конант сама первая сомневалась в сообщениях, высказываемых ею в трансе. Она часто находилась под влиянием индейских духов, давших ей имя Тулулар, т.е. «нечто, через что смотреть». - «Как могу я знать, что слова и выражения, употребляемые Спрингфлоуер, моей обычной внушительницей-индеанкой и другими, верны и правильны, - говорила она, -я не сознаю того, что говорю, и никто из присутствующих не может решить, есть ли какой-нибудь смысл в том, что говорится через меня этими индейскими духами?..» Желая выяснить, насколько в этом было правды, она пользовалась всяким случаем для проверки сообщений... Однажды посетил ее полковник Таполь, член североамериканской комиссии умиротворения индейцев, вместе с некоторыми джентльменами, среди которых находился один господин, бывший в продолжение пятнадцати лет правительственным агентом по индейским делам, вследствие чего ему пришлось ознакомиться с большинством наречий, употребляемых туземцами; это был отличный случай для проверки. Спрингфлоуер тотчас же проявилась и свободно заговорила с агентом, даже не раз брала над ним верх, ибо ему нередко приходилось отыскивать в памяти требуемое слово, тогда как его невидимая собеседница казалась вполне в своем элементе... Г-жа Конант спросила его: как он думает, если б ей пришлось быть среди индейцев того племени, к которому принадлежала Спрингфлоуер, и там заговорить в трансе от ее имени, то поняли бы ее или нет? Он ответил, что в этом не могло быть никакого сомнения (с. 152-154).
    Я прохожу молчанием все писаные сообщения, полученные медиумами на неизвестных им языках. Хотя эти случаи весьма многочисленны, но большею частью это цитаты из авторов или отрывочные слова, о которых всегда можно сказать, что они были подслушаны, или выучены наизусть, или списаны - сознательно или бессознательно; а не то это короткие фразы, происхождение которых всегда оставляет место подозрению. Есть много случаев, где, по личному убеждению присутствующих, медиум никак не мог знать языка, на котором писал, - в моем личном опыте есть несколько подобных фактов, - но такие убеждения не передаются. Вот почему сообщения этого рода не имеют почти никакого значения в сравнении с фактами живой речи, примеры которой были мною приведены выше.
    Я должен упомянуть в этой рубрике и о случаях сообщений, полученных телеграфическими знаками, медиуму неизвестными, что равносильно неизвестному языку (см. Wolfe. «Startling facts», p. 247-255). Интересный случай рассказан в биографии м-с Конант, который я здесь и приведу.
    «Однажды, в то время когда м-с Конант жила в Cummings House в Бостоне, к ней зашел незнакомый господин, заявивший, что, занимаясь исследованием спиритизма, он желал бы получить особенное доказательство самоличности от своего приятеля; это до сих пор ему не удавалось; но он только что был у одного медиума, на другом конце города, где ему сказали, что если он будет иметь сеанс с м-с Конант, то, быть может, ему удастся получить желаемое, почему он и явился к м-с Конант. Они уселись. Вдруг ее рука начала подниматься и опускаться каким-то странным, порывистым образом, и карандаш в продолжение нескольких минут производил по бумаге какие-то частые удары; медиум не мог понять, что все это означало. Наконец, отчаявшись в результате и весьма смущенная видимой неудачей, м-с Конант сказала своему посетителю: «Бесполезно продолжать; по-видимому, никого нет из ваших знакомых, кто желал бы теперь сообщиться с вами. Кто-то есть, но, очевидно, он не умеет проявиться». Она была очень удивлена, когда посетитель ей ответил, что он, напротив, совершенно доволен, что сеанс был вполне удачен, что он получил от своего приятеля желаемое доказательство и даже незаметно для нее записал его. Из дальнейшего объяснения оказалось, что посетитель был телеграфист и что приятель, от которого он ждал сообщения, был также телеграфист; для доказательства своей самоличности он должен был сообщиться посредством телеграфных знаков, что и было исполнено механически при помощи карандаша м-с Конант, в то время как она, находясь в нормальном состоянии и нисколько не понимая телеграфного алфавита, удивлялась неудачным попыткам написать что-нибудь понятное. Таким образом, совершенное незнакомство орудия сообщения, т.е. медиума, с его содержанием было вполне и наглядно доказано посетителю» (с. 199-201).
    Замечательный случай рассказан Круксом: «На сеансе с Юмом маленькая дощечка подошла ко мне по столу при свете и дала мне сообщение, ударяя меня по руке: я говорил азбуку, а она ударяла меня при требуемых буквах. Другой конец дощечки опирался о стол, в небольшом расстоянии от рук Юма. Похлопывания были столь резки и отчетливы и дощечка, по-видимому, находилась в таком полном распоряжении невидимой силы, заправлявшей ее движениями, что я сказал: «Может ли разумная сила, управляющая движениями дощечки, изменить характер движений и дать мне телеграфическое сообщение посредством морзовского алфавита ударами по моей руке?» (Я имею полное основание думать, что морзовские сигналы никому другому из присутствующих не были известны, и мне самому они известны только отчасти.) Едва я сказал это, характер похлопываний изменился и сообщение продолжалось указанным мною способом. Буквы указывались для меня слишком быстро, так что я только тут и там схватывал слово, и поэтому смысл сообщения утратился; но с меня было достаточно, чтоб убедиться, что хороший телеграфист находился на том конце линии, где бы он ни был» (см. «Крукс, Researches», р. 95).
    Заканчиваю эту рубрику случаем музыкального исполнения ребенком, никогда не учившимся музыке, о котором свидетельствует бывший сенатор и губернатор Висконсинского штата (в С. Америке) Толмэдж, причем медиумом была его дочь. В предисловии к изданному им сочинению «The Healing of the Nations», by Linton ('New York, 1858) он говорит:
    «В июне 1853 года, возвратившись из Нью-Йорка, где я видел разные медиумические явления, я зашел к одному пишущему медиуму, живущему в моем соседстве, и получил сообщение, в котором мне советовали составить у себя дома кружок и обещали, что у меня разовьется медиум, имеющий превзойти все мои ожидания. Я спросил, кто это будет? Мне ответили, что моя дочь. Я спросил, которая? - так как у меня их было четыре. Мне сказали: Эмилия; затем прибавили, чтоб я, когда кружок у меня дома составится, посадил Эмилию за фортепиано. Я спросил: «Вы будете учить ее играть?» - «А вы увидите», -был ответ. Эмилия была моя младшая, в то время тринадцатилетняя, дочь. Здесь следует заметить, что она отроду не знала ни единой ноты и никогда в своей жизни никакой мелодии не наигрывала. Ибо, когда мы сюда переехали, страна была еще малонаселенная, так что иметь для нее учителя музыки не было никакой возможности. Остальным предметам я обучал ее сам или кто-либо из семейства. Вскоре мне удалось составить у себя дома кружок. Я дал Эмилии бумагу и карандаш. Рука ее начала проводить прямые линии и начертила наконец пять нотных линеек. На этом она написала ноты; потом поставила все различные музыкальные знаки, о которых не имела никакого понятия. Тут она бросила карандаш и стала стучать по столу так, как если б ударяла по клавишам. Тогда я вспомнил, что мне было сказано посадить ее за фортепиано, я и предложил это, хотя и с некоторым недоумением, но она тотчас послушалась и села к инструменту со спокойствием и самоуверенностью опытного исполнителя. Она смело ударила по клавишам и сыграла Большой вальс Бетховена с таким стилем, который сделал бы честь хорошему музыканту. Затем сыграла несколько известных мелодий, как то: «Sweet Home», «Bonnie Doon», «Last Rose of Summer», «Hail to the Chief», «Lilly Dale» и пр. Потом она сыграла какую-то совершенно новую арию и пропела ее с импровизированными, или внушенными на этот случай словами» (с. 61).
    Что скажет г. Гартман на это? Ясно, что явления, совершающиеся против воли и убеждений медиума и особенно разговор на языке, ему неизвестном, не имеют положительно ничего общего ни с гиперэстезией памяти, ни с передачей мыслей, ни с ясновидением, образующими источник содержания сомнамбулического сознания. Эта последняя рубрика приобретает особенное значение ввиду категорического вердикта г. Гартмана относительно невозможности подобных явлений. Вот тот Рубикон в области умственных фактов, который г. Гартман не будет в состоянии перейти и перед которым, подобно тому как и перед физическим фактом проникновения материи, он должен будет еще раз сложить оружие. Так как эти явления не могут объясниться никакою деятельностью нормального сознания медиума и никакою деятельностью сознания сомнамбулического, то приходится по необходимости допустить проявление иного фактора - третьего; а как в самом медиуме мы найти его не можем, то мы, естественно, должны заключить, что этот третий фактор находится вне медиума.

1 Судья Эдмондс пользовался в свое время большою известностью в Соединенных Штатах по занимаемым им высоким должностям, сперва председательствующего сенатора, а потом члена верховного апелляционного суда в Нью-Йорке. Когда внимание его было обращено на спиритуализм как на предмет общественного значения, он отнесся к нему со всею подозрительностью и умелостью человека опытного в деле оценки человеческих показаний. После обстоятельного исследования, он имел мужество печатно не только признать факты, но и придаваемое им духовное значение. Взрыв общественного удивления и негодования был так велик, что он тотчас же сложил с себя звание судьи и стал на стороне того, что почитал за истину. Его голос дал спиритуализму в Америке огромный толчок и пользуется там заслуженною авторитетностью.

 

 

 

 

 

 

 

 

Hosted by uCoz