***
    Лики проступают, когда солнечный свет попадает, и темнеют, когда света в касте нет. Кастою я называю простых и разумных, родительский дом поставивших, сами себя вырастивших, и людям мученичество свое посвятившие. Береги свой мученический сан. Касту мучеников святых и простых ставлю для своего и дома своего созидания, касту верховных священников, чтобы по старым обычаям устроять святой обряд, и касту великих пророков назначаю. И тех, кого назначил я, суду людскому не подлежат. Сам я выбираю, кого сделаю пророком своим, и суду людскому те пророки не подлежат. Святые и мученики, кто жизнь свою отдали за имя мое, принимаются в чертоги мои, как первосвященники с той стороны, где им свет мой открылся. И по именам их я их вывожу. Только сами они счет свой ведут, и сами решают, для чего им снова приходить, и для рода какого, и племени свет свой открывать. И в род в тот они приходят, где людям святое чувство связало, и святым чувством жаждут они чуда святого пришествия. И по доле торопятся выполнить долг свой, и дело им я назначаю. А святые решают, куда прийти, и молитвы слышат, и смерть свою тоже понимают, смиренно принимают в назидание и просветление. И род тот светлеет и скручивается, чтобы ход свой в небе сократить, и с миров иных на землю глядеть, и наставниками быть. И пройдет сто дней, когда род сам свой путь начертает, сам самой своей дорогой уйдет.
    План мой, чтобы в Гималаях племя давало своих просветленных в чертоги, и само себя числило, и ламу себе находило, и знаки видело, и понимало. И от крылатых всадников по самой касте кто асту посылает, поднимались и Джол, и Зи. И род всем им ответ открывает, и наместника своего сам я светом своим поддерживаю и ограждаю, гром и молнии посылаю. И веруют и сомневаются, и му свое имя дают. Имя свое му дают, как людям, и самок их за богов принимают. А только не перечу я, того что племя то доброе, и работает, и созидает. И им я открываю, и пламенем не жгу. А только им хочу я семьи большие дать, и страну образовать, богатую и чистую страну. Ту не так как сейчас называть стану. И того и скрывать не буду - оторву кусок гор и им отдам. Дам им страну свою и по-другому назову, и по-другому счет назначу.
    Долж сам свой святой сан открыл, и сам верит в сан свой. И дам ему я талант, что не видели в земле той. И станет он правителем страны новой, и наместником своим его назначу, и крепкой рукой он править станет. И доля его стать наместником моим на Тибете. Плат накину на горы, и сам вспомню, кому каким считаться, и кому какой семье быть. И не стану выбирать, и соседа не стану обижать, если сам своим домом мой дом называть перестанет. Идет сие на Тибет, идет, и тому я сам дом свой устрою. У соседа есть пристань, и у святого есть пристань.
    До поры сидит Китай на Тибете, до поры я смотрю, до поры я у Конфуция и Лао, и Мо света своего не забираю. Спор тот сам решу. Сам спрашиваю Го и Зи - по именам я их числю - и спрашиваю, соседа карать, либо жду еще. С какою мерою вы Тибету намеряете, с такою мерой и Китаю считать стану. Потоплю и расколю, и развею, песком засыплю и дома смещу. И провалятся дома, и провалятся в пропасти, того и старым и молодым долю изменю. Говорю, нет на Китай у меня плана иного, как только красотой ему стать, и нет у меня плана, чтобы народ его развеивать, и силу отбирать. И труден и полезен китайцу сан его, но если святой народ мой не отдаст мне, на сто тысяч лет отправлю его под море, морским дном его сделаю, и слово то не меняю.