***
Плата за преступление наступает как на земле, так и на небе. Плата за совершенное благодеяние приходит с опозданием на два поворота оси земной с тем, чтобы посмотреть, не раскаивается ли человек, что благое дело содеял, либо пожалел, либо свет забрать решил.
Плата за преступление наступает, когда в чашу последняя капля упала. Преступление остается на роду, и было ли то убийством, кражей, либо обманом, все то прикрепляется и с новым ребенком опускается. И будет тот ребенок все, что не им содеяно, переправлять либо праведной жизнью, либо правильным отношением, либо светлыми делами. И вернутся, и падут на него те обманы, грабежи либо убийства, и такой же мерой, либо большей, либо меньшей, то на имени человека нового лежать будет, и поступками его соизмеряться.
Полной платой платит преступник. Имя его стирается со свитка, имя его замазывается. Не числится больше он в пределах божьих. По плану моего сначала роняют преступника в бездну, поднимают и снова роняют, и так до семидесяти раз. По каждому подьему ему перечисляются все его преступления.
По вине убийства преступника поджигают, и факелом опускают в реку слез, где по потушению факела, снова его поднимают, снова все преступления зачитывают, снова поджигают, и так до семидесяти раз. Покаяние, совершенное при жизни, сокращает поджигание до тридцати раз. Покаяние, отмоленное в монастыре, сокращает поджигание до семи раз. Покаяние, сменяемое жертвенным самоубийством, отменяет поджигание и ставит самоубийцу в ряд всех остальных. Грех с него снят, и по смерти покаянной считается только все оставшееся, что совершено им было. И плат на голову белый набрасывается, и тесьмой завязывается, того что подвигом покаяния принимается. И по следующему приходу грех с него снят, и роду его нет проклятий, и числится именем своим, и числится в пределах моих, и ставлю его как равного, и память сохраняю о нем. Того и сказываю, не всякое самоубийство считаю я грехом, не всякое прерывание жизни самим человеком называю противлением воле моей.
По подьему потухшего факела созываю я свиту, и свита решает до какого раза поджигать, и до какого раз опускать. И соглашаюсь, если есть на чаше хоть что-то, что может ему участь его облегчить. И с детства его считаю, когда был он еще ангелом, и помощь нежданную, и простую, все считаю, отказа никому не делаю. Но по прошествии счета опусканиям совершаю последнее по нему прочтение, и либо поглощением черным заканчивает дни свои, либо присуждается на повторные приходы, с тем чтобы убиением пресечь жизнь его, либо чтобы в новом приходе своем искупил вину либо праведным поведением, либо помощью. И если в приходе был праведен и справедлив, добр либо дело нашел по силам своим, то на роду его исправления ставлю, и все как было, изменяю.
По преступлениям, что кражами называются, назначаю повинную по реке слез, что по потерям пролиты, - плыть через реку до семидесяти раз. И переплывет когда, то головой его снова окунают, и когда вытаскиваю, то откачивают, и снова окунают. И то и есть - в слезах людских, чтобы захлебнулся.
И коли у государства крал, то камень на шею вешаю, и в гору пускаю. И тащит тот камень в гору до семидесяти раз, и спотыкаться будет, и скатываться, а сзади Азраил плетью подгонять становится. И то казнокрадцу и вору государственного имущества наказание. О плетях, что сыпятся, скажу, что те кто веригами, плетями себя нахлестывает, то посмертные плети свои сокращает и вериги, плети либо прокалывания - все, что во имя мое совершены, все считаю, и по смерти ему возвращаю. Коли праведен был, наградами, коли оступился, то счет сокращаю. И кто не помнит, что хлестаем был, то жаль, того что многим через то пройти приходится, отхлестанными многим быть.
Отчего мне память людям не дать, чтобы сразу все помнили? А только скажу, что за грехи свои каждый на земле думать должен. И не со страха жить, а с совести понимать. Отольются каждому чужие слезы, чужие страдания. И чужие пустые кошельки отольются, и отобьются, и пожаром, и утоплением, и плетьми много кому пройти придется.
А только страшнее, кто детей малых смертью убил. Смерть ребенка после греха за попрание святынь - второй у меня самый страшный грех. Грех ложится до девятого колена. До девятого колена караю, кто обманом совратил, либо надругался, либо лестью, либо сладостями заманил, издевался и убил. Тех на куски рвут самые в мире моем пиявки страшные, и живьем глотают, и выплевывают, того что и пиявкам та плоть противна. И всю глотку сжигаю отравой огненной, и в глазницы олово наливаю, и олово то потом потомкам его насылаю. И жгу, и рву, и волосами подвешиваю. И делаю то до семидесяти раз, и список зачитываю. И свите решать то не даю, того что оправдания нет смерти, и прощения нет. И вина на двенадцать колен та ложится. И если только сам смертию своей себя накажет, и по двенадцати поколениям покается, то грех сниму с потомков, и черным поглощением после десяти рваний волос, и десяти изьеданий пиявок, дни его завершаю. Кто людям вел в обман и пообещал, да не исполнил, собираю угли на голову, чтобы впредь все помнил. И жгут те уголья, и свет ему дыру прожигает, чтобы впредь ум имел. И скольким тот обман жизнь испортил, столькими угольями я и голову его жгу.
Те, кто вину свою при жизни признал, и судом людским судим был, и вышел, и не совершал более, я меру другую ставлю. И если от суда не бегал, и сам пришел, чтобы суду предстать, ставлю на лоб я метку. Того что имя его не вычеркиваю, и со свитка его не стираю, и по имени его меру ему назначаю, либо свита моя. И то другие мера и счет. На каждого в свитке запись имеется и помыслов, и поступков. И монастырем кто молится, и повинную несет, и себя понимает, того я мерой иной меряю, и сочувствие имею. И как по вине своей судит, оцениваю, и принимаю. И всем то известно и принято.
По вине аборта равной виной назначаю отца и мать. И отца большей виной, того что это его долг ребенка своего кормить. И плачу материнскому я отвечаю, и зависти, что не смогла вырастить, сочувствую, и по слезам ее, молитвам и сожалению, на дитя свое неродившееся направленные, сокращаю плети. И пусть в церкви молебен либо молитву на ребенка закажет, либо сорока церквям свечу свою поставит. И принимаю назад своих, коконы снова отцы их закручивают, и после в другие семьи их направляю, того что недостойны родители оказались. И в лучших семьях пусть родителей себе найдут.
Преступление против человечества назначаю правителям. Надеваю на них вериги, и все, кто по вине их пострадал, плетьми да пинками гонят их к бездне. И в бездну их роняю, и снова поднимаю, и снова роняю, и так до семидесяти раз. И поджигаю, и в реку слез опускаю, и утопляю, и в слезах людских захлебнувшихся, снова поднимаю, поджигаю, опускаю, и так до семидесяти раз. И камень на ноги цепляю, и в гору тащат тот камень, и после суду человеческому назначаю. И каждый свой список читает, все чем правитель виноват перед человеком тем. И после свиток его ангел зачитывает и святитель. И свита совещается, и взвешивает, и решает, того что не простого человека на землю спускали, и заслуг много имел, и как стало, что звания своего не подтвердил. И по окончании суда стираю имя его из свитков, коли на то свиты решение было, и черным поглощением дни свои заканчивает. Либо отмываю и на сон устраиваю, либо сокращаю вину его, если на то причины были. Либо управлению новому назначаю, того что о каждом поступке и каждом долге правителя сам я решаю. Правителя крест тяжкий, не каждому по силам. И строго, но справедливо оцениваю, и людям такое советую.
