Письмо 34
ЖЕРТВЫ СОБСТВЕННЫХ ОГРАНИЧЕНИЙ
Неудивительно, что дети, как бы стары и мудры ни были их души, должны в
каждой новой жизни переучивать относительные ценности всех вещей по
искусственным меркам вашего мира; ибо здесь эти мерки теряют свое значение.
И люди, которые придавали значение только этим искусственным меркам, должны
неизбежно страдать в здешнем, более естественном мире. Недавно меня поразила
одна леди, только что перешедшая сюда и не нашедшая ни одной близкой души,
которая была бы сколько-нибудь близка для нее. Даже мать не встретила ее. Это
меня очень удивило, так как я знал, что дух матери, если он еще не возвратился
на землю, испытывает особого рода толчок, как бы внутреннюю дрожь, когда дитя,
которому она дала жизнь на земле, приближается к рождению в духовный мир —
дрожь, которую можно назвать сочувствием родовому страданию, последним нежным
отзвуком материнства.
Женщина эта была до того одинока, что я стал искать в числе знакомых мне
духов такого, который мог бы посвятить ей свое время, но, к сожалению, между
ними не было тех леди, которые вяжут крючком и сплетничают в нашем мире так же,
как они это делали в вашем.
Не удивляйтесь! Думаете ли вы, что привычки всей жизни могут быть сброшены в
один миг? Мы знаем, что во всей природе не бывает внезапных скачков; почему бы
им быть при той перемене, которую мы называем "смертью"? Как женщины на земле
мечтают о своих рукоделиях, так делают они и здесь. В этом мире так же возможно
вязать, как в вашем мире — возможно предаваться мечтам.
Поймите, что этот мир по существу своему не более священен, чем ваш мир, и не
более таинственен для того, кто живет в нем. Для серьезной души все состояния
священны, кроме профанации, которая встречается и здесь, как на земле.
Женщина, о которой я сейчас вспоминаю, жила и действовала одной только
условной, так называемой, светской жизнью, и это — до такой степени, что у нее
не оказалось ни единой, переживающей земную жизнь связи, той связи, которая
создается внутренней близостью. И, конечно, она не могла чувствовать себя
счастливой в новых условиях жизни.
В другой раз я встретил одну из своих знакомых, госпожу **, которая горько
жаловалась на обитателей этого мира за то, что все они интересуются чем-нибудь
своим и совсем не хотят иметь с ней дела. Когда же из ее жалоб оказалось, что
она стремилась всех посвящать в свои личные неудовольствия, мне стало ясно,
почему никто не хотел слушать ее. Бедняжка не понимала, что наши тревоги так же
мало интересны для других в этом мире, как и на земле. И что поразительно, — она
продолжала испытывать здесь воображаемые неприятности совсем так же, как на
земле: все было ей не по вкусу, всем она была недовольна. Этой душе я помог тем,
что повернул фокус ее внимания на религиозные переживания здешнего мира и
показал ей ортодоксальное небо, о котором уже говорил в одном из писем.
Здесь, в настроении этих двух леди, меня поразило, до какой степени все
свойства внутренней жизни человека переносятся сюда, и в этом мире, где можно
жить так привольно и свободно, свойства эти как бы возрождаются вновь, в виде
воображаемых ограничений и непреодолимых преград.
Но есть иное посмертное состояние, на мой взгляд, гораздо более тяжелое. За
время моего здешнего пребывания мне не раз приходилось видеть мужчин и женщин,
погруженных в состояние глубочайшего сна, с лицами, лишенными всякого выражения.
Вначале, не понимая причины их сна, я пробовал разбудить одного из них; но мне
не удалось. Я возвращался к нему снова и снова, и находил его в прежней
летаргии.
Однажды, когда я был с Учителем, увидав одну из таких бессознательных форм, и
попросил у него объяснения. От него я узнал, что это — те люди, которые отрицали
бессмертие души. Они остаются в состоянии глубокого сна до тех пор, пока
непреодолимый закон ритма не извлечет их из этого состояния бессознательности
для нового воплощения. На мой вопрос — возможно ли вырвать их из этого
состояния, Учитель ответил, что это возможно. Но для того, чтобы
противодействовать той силе, которая держит человека в таком состоянии глубокого
сна, чтобы нарушить тот зарок, который сам человек наложил на свою душу, когда
требовал бессознательности и уничтожения для себя, чтобы противодействовать
этому, нужно пустить в ход силу более могущественную. Эта сила — воля.
Моя неудавшаяся попытка сказала мне, что для такого пробуждения нужна воля
более могущественная, чем обыкновенная человеческая воля, и я спросил Учителя,
не могу ли я присутствовать при таком пробуждении. Из последовавшего ответа мне
стало ясно, что должна быть очень серьезная причина — может быть, подвиг добра в
прошлом такого человека, чтобы Учитель мог стать между ним и законом причин и
последствий, который тот самовольно привел в действие.
Через некоторое время Учитель дал мне возможность наблюдать такое
пробуждение. Я сожалею, что не могу передать вам, каким способом совершилось это
поразительное воскресение из кажущейся смерти. Представьте себе у ног Учителя
существо с виду мертвое, с лицом, лишенным всякой жизни и выражения; и над ним
божественно прекрасная фигура Учителя с выражением могучей силы на лице, с
глазами, сияющими глубокой мыслью. Он указал мне на еле заметный свет,
исходивший из безжизненного тела. Я его видел, но Учитель видел гораздо более: в
этом бледном излучении для Него было видно все прошлое того человека.
Сцена, которая последовала затем, была так величественно прекрасна, что она
напоминала мне "Воскресение Лазаря". "Душа человека бессмертна", — сказал
Учитель, пристально глядя в полураскрывшиеся глаза пробужденного человека. И
затем — тоном непреодолимого повеления: "Встань!".
Человек поднялся с усилием, и хотя тело его не имело почти никакого веса,
видно было, как ему трудно вырваться из своей летаргии. Постепенно сознание
возвращалось к нему, и слова Учителя начинали действовать на него.
Эти слова прежде всего напомнили проснувшемуся о его прошлом. О том, как он
заблуждался в своих теориях, о том, что смерти нет, а есть лишь закон ритма,
который понуждает душу вступать в плотную материю и выступать из нее так же, как
в океане чередуется прилив и отлив, а в сознании сон и бодрствование.
Приведя проснувшегося человека к полному сознанию, объяснив ему его
положение, Учитель передал его одному из своих учеников. Последний должен был
проводить перед сознанием проснувшегося то, что можно было бы назвать панорамой
вечности, и делать это до тех пор, пока она не запечатлеется неизгладимо в его
сознании. Когда это запечатление произойдет, проснувшийся возвратится на землю и
должен будет убеждать других сомневающихся и неверящих. Равновесие нарушенной
правды будет восстановлено тогда, когда ему удастся обратить к сознанию
бессмертия столько людей, сколько он в прежнем совратил, распространяя свои
лживые материалистические понятия о смерти.
Оставшись один, я долго размышлял в сердце своем обо всем виденном и
слышанном.