Письмо XXIV
17 апреля 1915
Дабы никто не подумал, будто я, радея о братстве, сознательно, либо
неумышленно стараюсь не судить слишком строго своих собственных соратников,
своих братьев за совершаемые ими несправедливые поступки, в этом письме я хочу
поговорить о справедливости.
Будучи в свое время тем, кого называют судьей, и участвуя в судебных
процессах, я смог приобрести некоторые практические навыки установления
равновесия между снисходительностью и суровостью. Справедливость — это тот бог,
которого я всегда ставил высоко в своем личном пантеоне, и потому, вынося
приговор, я никогда не позволял себе из-за слабости своей или чувствительности
попирать правоту добродетели и потворствовать неправоте злодейства. Я выносил
мягкие приговоры, когда чувствовал, что из этого можно извлечь максимум добра; я
выносил суровые приговоры, когда полагал, что это позволит самым надежным
образом обуздать зло.
О Вселенском Братстве, как и большинстве других идеалов человечества, было
рассказано и написано много всякой ерунды. Но Вселенское Братство — это не
всеобщее потворство злу; это — всеобщее признание идеала добра. И вам никогда не
создать братства, действительно достойного этого высокого имени, если вы будете
не поднимать, а напротив — опускать планку справедливости.
Справедливость — это равновесие, справедливость — это баланс сил,
справедливость — это устойчивость. Именно ради приведения человечества в более
устойчивое состояние я и призываю людей сосредоточиться на любви, позабыв о
ненависти.
Будучи долгое время в Европе, в непосредственной близости от западного
фронта, я помог тысячам душ выбраться из астрального кошмара, в который они
попали вследствие неожиданной и преждевременной потери своих тел; но никогда я
не пытался нарушить баланс между причиной и следствием, помогая душе обрести
такую степень свободы, к которой она еще не готова. Я часто оставлял людей
страдать, хотя и мог бы сократить период их страданий; я предоставил многим
душам и далее продолжать неспешную битву со своими низменными желаниями в
астральном мире, ибо я знал, что, если они будут сорваны с древа боли до того,
как успеют созреть, им все равно придется выдержать ту же самую, или даже более
жестокую битву в какой-нибудь следующей жизни, и противостоять им будут те же
самые силы, от которых они сейчас освобождаются в тех сферах, где примитивные
желания изживаются с гораздо большей легкостью, чем на земле, уже хотя бы в силу
того, что удовольствий там — намного меньше.
В одной из воюющих армий был очень жестокий офицер, которого ненавидели его
собственные солдаты. Он попал сюда к нам, и многие из его подчиненных также, и я
даже не попытался защитить его от их упреков, потому что ему необходимо было
понять, что несправедливость заслуживает порицания. На земле им затыкала рты
армейская дисциплина, но здесь ему пришлось осознать, насколько дурно он с ними
обращался. Никаким иным способом ему не удалось бы это объяснить. Если бы я
начал читать ему наставления, он бы просто посоветовал мне заниматься своими
делами. Но Закон справедливости не читает наставлений, он демонстрирует.
Мрачные, укоряющие тени тех, кто долгое время находился с ним рядом,
продемонстрировали ему его собственную несправедливость. К слову, он до сих пор
еще окружен ими. И я даже ни разу не попытался прийти ему на помощь. Хотя,
возможно, я и смог бы ему помочь; но такая явная оппозиция Закону справедливости
с моей стороны привела бы лишь к тому, что он оказался бы на своем собственном
эгоистичном небе с таким грузом несправедливости на душе, что в следующей земной
жизни эта тяжесть просто раздавила бы его. Чувство обиды, накопившееся у его
солдат, было очень велико, и хотя я мог бы смягчить его (ради них самих а не
ради него), я всё же не делал этого, позволяя этому чувству истощаться
естественным образом.
Если бы больше никто не нуждался в моей помощи, и не заслуживал ее более, чем
они, тогда я, возможно, уделил бы им больше времени, но всё равно не добился бы
большого успеха. Я поступил точно так же, как поступил бы на земле, попади ко
мне в руки это дело, и я уверен, что поступил справедливо.
Когда я вижу душу, страдающую от несправедливых суждений других людей, я
стремлюсь восстановить справедливость, как делал бы это и на земле; но я
нахожусь здесь не для того, чтобы нарушать Закон причины и следствия. Когда я
могу помочь, я помогаю; но от меня будет гораздо больше пользы, если я стану
предотвращать появление нежелательных причин, нежели если я буду отвращать их
вполне закономерные следствия.
Когда я убеждаю людей помочь Учителям сдерживать плохую карму Германии, я
руководствуюсь вовсе не сентиментами. Я рассуждаю как справедливый судья. Народ
Германии, обманутый своими вождями, слепо вступил на путь, сущность которого он
плохо себе представлял. Коллективно они, безусловно, несут ответственность перед
другими расами, но индивидуально каждый из них виноват гораздо меньше; поскольку
их самих обманули, и они не знали, что агрессия их страны есть дело неправое и
имеет сатанинское происхождение.
И всё же Учителя, способные видеть ваш мир сверху и как бы со стороны,
надеются, что законопослушный немецкий народ не всегда будет вызывать ненависть
у остального мира, из-за того что самонадеянная партия войны заставила его
напасть на своих соседей. Нет, я вовсе не отрицаю, что и у немецкой нации есть
свои неприятные черты, как, впрочем, и у любого другого народа; но из всех рас,
втянутых в эту гигантскую бойню, Германская раса гораздо хуже прочих осведомлена
о причинах, побудивших её начать эту войну. Прирученная властями пресса и
политика lese majeste не позволили немцам узнать то, что, возможно, сделало бы
их менее послушным орудием в руках их вождей.
Карма тех, чья неразумная и чересчур самоуверенная политика развязала эту
войну, это индивидуальная карма, и её можно изжить только индивидуальными
страданиями, когда придет время этим людям понести так называемое наказание; но
карма основной массы немецкого народа — это расовая карма. Немцы позволили
повести себя навстречу собственному поражению. Только представьте себе, как
глубоко должен проникнуть свет гласности и демократии во все уголки и закоулки
германского общества после этой войны; а именно так и должно случиться в силу
одного только Закона противодействия. Те, кто был обманут и пострадал от этого,
потребуют, чтобы подобное никогда больше не смогло повториться. В последующие
двадцать лет жизнь германского правительства будет такой же открытой, как и
жизнь правительства Соединенных Штатов. Появятся и так называемые "выгребатели
мусора" с фонарями на шляпах.
Повинуясь тому же закону противодействия, Англия пробудится от своей дремоты,
завалившей полки ее магазинов иностранными товарами, потому что она была слишком
инертна, чтобы произвести свои собственные.
И все тот же закон заставит французов стремиться к очищению своей
политической машины от коррупции. Во Франции уже произошло кое-что, о чем она
предпочитает пока не распространяться.
Великое потрясение, вызванное этой войной, заставит каждый народ взглянуть на
себя по-новому, лучше осознать свои собственные мотивы, заметить, в чем он пока
еще не соответствует стандартам, настоятельно диктуемым Новым Временем.
Взгляните на перемены, происходящие в России, а следом за ней придет очередь
Австрии.
Из-за великих несправедливостей этой войны, справедливость устремится вперед
гигантскими шагами. Снова Закон противоположностей! Этот закон может объяснить
очень многие вещи.
Когда я пишу о братстве, на воцарение которого в мире я очень надеюсь, я
вовсе не имею в виду какую-то нереальную Утопию, которая вот-вот ворвется в мир
под звуки фанфар. Я вовсе не повторяю пророчество, в котором говорится, что
Царство Божие уже близко. Человеческая раса пока еще не готова к наступлению
Царства Божия на Земле и еще долго не будет готова; но если даже один человек из
каждых десяти сможет понять, что братство — это тот идеал, к которому следует
стремиться, они смогут стать закваской для остальных девяти десятых и тем самым
сделать хлеб, вкушаемый человеческим обществом, гораздо более приятным, чем он
есть сейчас. Но хлеб не сможет сразу же превратиться в яблочный пирог. И вряд ли
можно возлагать такие надежды непосредственно на следующую расу; но если вы
сохраните память об этом пророчестве на протяжении достаточно большого числа
смертей и рождений, вы увидите, какой сладкий хлеб выйдет в конце концов из
планетарной печи, когда под лучами солнца появится еще одна — Седьмая Раса.