Подтвердительные документы.
    I. Совершенно случайно, как раз в то время, когда я писал об этом случае, мне попалась в руки книга «Souvenirs et correspondance du Prince Emile de Sayn-Wittgenstein-Berlebourg» («Воспоминания и переписка князя Эмилия Зайн-Витгенштейна-Берлебурга»), только что изданная в Париже, в 1889 году: где в т. II, на р. 365 я нашел нижеследующее письмо:

    «Варшава, 5/17 июля 1867 года.
    Дорогие родители! Целую вечность не имею вестей от вас; последнее письмо матушки было помечено 5 июня. В это последнее время я много занимался спиритизмом, и мои медиумические способности развились удивительным образом. Я часто пишу, совершенно легко, различными почерками; я прямо получал сообщения от духа, который появляется в Берлебурге, - женщины из нашего дома, убившейся сто два года тому назад. Я еще получил очень любопытный результат. Один из моих приятелей, генерал-лейтенант барон Корф, умерший всего несколько месяцев, объявился мне (когда нисколько о нем не думал), чтоб через меня указать своему семейству то место, куда, по недоброжелательству, запрятали его завещание, а именно в шкафе того дома, где он умер. Я и не знал, что ищут его завещание и не могут его найти. Оказалось, что его нашли в том самом месте, которое мне было указано в сообщении. Это документ чрезвычайно важный для заведывания его имениями и для разрешения вопросов при совершеннолетии детей. Вот факты, которые выдержат всякую критику... Скоро буду писать вам опять, дорогие родители; обнимаю вас.
    Эмилий Витгенштейн».

    П. Письмо барона Павла Павловича Корфа, скрепленное сестрой его, баронессой Шарлоттой Павловной Врангель, адресованное А.Н. Аксакову в подтверждение вышеизложенного случая; французский подлинник отослан г. Майерсу, секретарю Лондонск. Общ. псих, исслед.. 27 февраля 1890 года.
    «Милостивый государь!
    Я прочитал с большим интересом сообщение ваше, помещенное в журнале «Psychische Studien» (1889, S. 568) о случае с завещанием моего покойного отца. Факты переданы вами с совершенною точностью. Опасаюсь только, не сжег ли я письма князя Витгенштейна, когда, около года тому назад, я приводил в порядок отцовские бумаги, находившиеся в деревне.
    Примите и пр.
    Барон Павел Корф. С.-Петербург, 29 января 1890 года».

    «Присоединяю мою подпись к братниной, чтобы подтвердить содержание этого письма.
    Баронесса Ш. Врангель, рожденная баронесса Корф».

    Случаи, когда отшедшие являются на помощь для устройства своих земных дел, не редки. Вот еще таковой, столь же простой, сколь и доказательный, который я также заимствую у Дэль-Оуэна, получившего его из первых рук и напечатавшего его в своей «Спорной области» под заглавием «Отшедший, приводящий в порядок свои земные дела». Невозможно сократить его, так как вся ценность его в подробностях; привожу его целиком, по русскому изданию, с. 134—137.
    «Г-жа Г., жена капитана армии Соединенных Штатов, жила в 1871 году со своим мужем в Цинциннати. До того времени, конечно, она часто слыхала о спиритических явлениях, но избегала случаев проверить подлинность их на опыте, держась мнения, что искать сообщений из другого мира грешно. Она никогда не встречалась ни с одним так называемым профессиональным медиумом.
    Случилось так, что в упомянутом году одна из ее знакомых, г-жа С., открыла в себе способность получать сообщения посредством стуков; по временам она сходилась для этой цели с некоторыми из самых близких к ней лиц, и в том числе с г-жою Г. Эти сеансы продолжались в 1861 и весь 1862 год и до некоторой степени победили в г-же Г. отвращение к спиритизму, возбудив ее любопытство; но убедить ее вполне они не могли.
    В декабре 1863 года, брат ее мужа, Джек (как его называли попросту), скоропостижно умер.
    В марте 1866 года, г-жу Г., проживавшую тогда в сельском уединении близ Цинциннати, посетила одна знакомая, мисс Л.Б. Девушка эта обладала некоторою медиумическою силою, и г-жа Г. однажды устроила с нею сеанс. Через несколько времени гостья встала из-за стола, и хозяйка осталась одна. Тогда под ее руками при самом легком прикосновении стол стал двигаться и перешел через открытую дверь в смежную комнату. Впоследствии он двигался в присутствии г-жи Г. без всякого прикосновения. Таким образом ей открылась в первый раз ее собственная медиумическая сила.
    Когда она села опять с мисс Б., сложилось по алфавиту совершенно неожиданно имя «Джек».
    Г-жа Г. спросила: «Не желаете ли дать мне какое-нибудь поручение?» Ответ был: «Отдайте Анне то кольцо».
    Анна М. - было имя девушки, с которою брат г-на Г. в год своей смерти был помолвлен. Г-жа Г. не знала, что это за кольцо, но вспомнила, что после смерти Джека гладкое золотое кольцо - единственное, какое он носил, -было подарено ее мужем одному приятелю умершего, г-ну Г. Она спросила, это ли разумеет он кольцо, и ответ получился утвердительный.
    Через несколько дней после того мать Джека навестила их. Ей ничего не было сказано о полученном сообщении. Между разговоров она передала им, что у нее была мисс Анна М. и заявила, что при помолвке с Джеком дала ему гладкое золотое кольцо, которое желала бы теперь получить обратно. Ни г-же Г., ни мужу ее не было известно, что кольцо, о котором идет речь, получено было от мисс М., так как сам Джек не говорил им об этом ни слова. Приняты были меры, чтобы возвратить кольцо.
    После смерти Джека, три лица, Г., С. и 3., заходили отдельно к капитану Г. и заявили ему, что умерший брат его остался им должен. Капитан Г. просил их доставить письменные счеты.
    Между тем, не зная ровно ничего о суммах, которые задолжал брат этим людям, капитан Г. попросил жену сделать сеанс, в надежде получить этим путем какие-нибудь указания. Результат был следующий: Джек объявился, и брат его спросил:
    - Был ли ты должен Г., когда умер? -Да.
    - Сколько?
    - Тридцать пять долларов.
    - Был ли ты должен С.? -Да.
    - Сколько?
    - Пятьдесят долларов.
    - А сколько З.?
    - Ничего.
    - Но З. говорит, что ты у него в долгу.
    - Это неверно. Я занял у него сорок долларов, но уплатил пятьдесят. Он возвратил мне только семь, и еще должен три.
    Счет, предъявленный потом Г., оказался действительно в 35 долларов, а счет С. в 50; 3. подал счет в 40 долларов. Когда капитан Г. при предъявлении его заметил, что Джек уплатил уже 50 долларов, З. смешался и сказал, что «не принимал в расчет этой суммы, полагая, что она назначалась в подарок его сестре».
    - Капитан Г. впоследствии спросил через стол:
    - Джек, должен ли ты еще кому-нибудь?
    - Да, Джону Гр. - десять долларов за пару сапог. (Ни капитан, ни г-жа Г. не знали ничего об этом долге.)
    - А не должен ли кто тебе?
    - Да, С.Г. должен мне пятьдесят долларов. Капитан Г. обратился к С.Г., спрашивая его, не остался ли тот должен его брату.
    - Да, - отвечал он, - пятнадцать долларов.
    - Но брат дал вам взаймы пятьдесят.
    - Правда, - но я выплатил ему все, кроме пятнадцати долларов.
    - У вас есть, вероятно, расписки?
    С. Г. обещался поискать их, но потом пришел и заплатил пятьдесят долларов.
    Наконец, капитан Г. зашел к Джону Гр., сапожнику, который, однако, не прислал счета. Желая дать своей проверке возможно более доказательности, он спросил:
    - Считаете вы что-нибудь за мною, г. Гр.?
    - Нет, сэр. Вы заплатили мне за все, что брали. Капитан Г. повернулся, как будто собираясь уйти. Тогда сапожник прибавил:
    - А вот на вашем покойном брате, г. Джеке, остался небольшой должок.
    - За что это?
    - За пару сапог.
    - А сколько вам за них следует?
    - Десять долларов.
    - Г. Гр., вот ваши деньги.
    Все это было мне рассказано самими гг. Г., в мой приезд к ним в их загородный дом, 9 апреля 1865 года. Я записал все тогда же и по этой записке составил настоящий рассказ. Рассказ я показал потом капитану Г., который проверил его и одобрил. Капитан Г. вел дневник всем получавшимся сообщениям и имевшим к ним какое-либо отношение обстоятельствам, так что мог каждую подробность передать мне совершенно точно. Фамилии всех лиц, обозначенных здесь только заглавными буквами, мне известны, и, если я не получил позволения огласить их в удостоверение факта, пусть наше общество пеняет за то на самого себя.»
    Все эти факты представляют из себя только упрощенный метод для некоторого рода посмертных проявлений, имевших место во все времена, и сравнение с которыми невольно здесь напрашивается в силу аналогии. Я говорю о сообщениях путем впечатлений или видений, во сне или иначе, фактов, известных только отшедшему, - начиная с долгов в три шиллинга и шесть пенсов (см. «Owen. Footfalls», p. 294) и заканчивая откровениями о совершенных убийствах (см. необычайный случай открытия «Уайтчепельского убийства», в «Спиритуалисте», 1875, т. II, с. 307); под пару к случаю с неотыскивавшимся завещанием барона Корфа можно указать на известный случай с неотыскавшейся распиской г. Гартевиля, найденной по указаниям, полученным Сведенборгом от самого отшедшего. Э. Фихте, говоря об этом случае, в своих «Memorabilia», справедливо признает его за совершенно спиритический, и поясняет основания к тому («Ps. Studien», 1879,8.203-204).
    Возвращаюсь к своему предмету и заканчиваю эту рубрику случаем, который мне известен из первых рук. Он не принадлежит к категории фактов, известных только отшедшему, но к категории тех, которые могли быть сообщены только самим отшедшим, так как речь идет о политическом секрете, касающемся живого, и раскрытом близким отшедшим другом этого живого с целью спасти его. Я изложу этот случай со всеми возможными подробностями, так как я считаю его одним из самых доказательных в пользу спиритической гипотезы. Скажу более, как доказательство самоличности настолько абсолютное, насколько доказательство такого рода вообще возможно.
    Мои читатели уже знакомы с моей родственницей г-жой В. по участию, которое она принимала в моих домашних сеансах, происходивших в 1880-1883 годах. У нее есть единственная дочь, которая в то время была занята своим гимназическим курсом; она никогда не участвовала на каких-либо сеансах и никогда ничего не читала о спиритизме. Мать ее также, помимо наших сеансов, никогда им не занималась.
    Однажды вечером, в октябре 1884 года, во время визита дальнего родственника, разговор зашел о спиритизме, и в угоду ему попробовали сесть за столик. Но сеанс ничего особенного не представил и только доказал, что у этих дам все-таки кое-что может получиться. Первого января 1885 года, вечером, оставшись вдвоем с дочерью, г-жа В., желая чем-нибудь развлечь ее в охватившем ее нервном настроении, предложила ей устроить маленький сеанс. Тотчас приступили к делу. На большом листе бумаги написали азбуку, и опрокинутое чайное блюдечко, с проведенной на нем черною чертою, послужило указкою. Минут через двадцать сложилось имя Андрей. В этом не было ничего необычайного, так как Андрей было имя покойного мужа г-жи В. Содержание всего последовавшего не представляло ничего особенно цельного, но тем не менее было решено продолжать сеансы раз в неделю, по вторникам, так как и этот день был вторник. В продолжение трех недель характер сообщений не изменился, и они постоянно получались от имени Андрея.
    На четвертый вторник, 22 января, к немалому удивлению сидевших, вместо обычного имени Андрея, сложилось: Зина. Затем, при очень определенных и поспешных движениях блюдечка, сложилось:
    - Тебе дано спасти Колю.
    - Что значит это? - спросили озадаченные дамы.
    - Он замешан, как Миша, и погибнет. Шайка негодяев увлекает его.
    - Что же делать?
    - Поезжай в Технологический институт до трех часов, вызови Колю и назначь ему свидание у него в кабинете.
    Вся эта речь была обращена к дочери г-жи В.; она ответила, что при тех чисто светских отношениях, в которых она находится к Коле и его семейству, ей трудно будет поступить по этим указаниям.
    - Нелепые светские приличия, - последовал на это раздраженный ответ Зины.
    - Но каким же образом могу я повлиять на него?
    - Силой слова. Будешь говорить ему от моего имени. На вопрос, кого сообщавшаяся называет «негодяями», было отвечено:
    - Шайка, в которой замешан Коля.
    - Стало быть, вы изменили своим прежним убеждениям?
    - Возмутительное заблуждение, - был немедленный ответ.
    Теперь я должен пояснить смысл этого таинственного сообщения, которое, однако ж, не было таковым для сеансировавших, знавших всех тут упомянутых лиц; Коля и Миша были двоюродные братья Зины, недавно скончавшейся девицы (Зинаиды О.), бывшей товарки дочери г-жи В. по гимназии. Михаил С., будучи еще совсем молодым человеком, имел несчастие увлечься революционными идеями наших анархистов, был арестован и приговорен к тюремному заключению в отдаленном от Петербурга городе, где при каком-то столкновении был убит. Зина очень любила его и вполне разделяла его политические убеждения и стремления, чего нисколько не скрывала. После его смерти, в сентябре 1884 года, она упала духом и настолько почувствовала себя разочарованной в своих революционных надеждах, что приняла яду и скончалась 15 января 1885 года, имея от роду семнадцать лет. Это произошло как раз за неделю до помянутого сеанса. Младший брат Михаила, Николай, был тогда студентом Технологического института.
    Г-жа В. и дочь ее знали все эти обстоятельства, так как они давно были знакомы с родителями Зины и ее двоюродными братьями, принадлежащими к лучшему петербургскому обществу. Понятно, что я не могу предать гласности эти фамилии и даже изменил имена молодых людей. Но это знакомство далеко не было коротким; оно поддерживалось редкими свиданиями, и только. Ниже я распространюсь о других подробностях, а теперь возвращусь к продолжению рассказа.
    Само собою разумеется, что ни г-жа В., ни дочь ее ничего не знали о внутренних убеждениях и поведении Николая. Полученное ими сообщение было столь же неожиданно, сколь важно. Оно налагало большую ответственность. Положение дочери г-жи В. было весьма затруднительное. Выполнить буквально требование Зины было для молодой девицы просто невозможно, именно с точки зрения светских приличий; затем, по какому праву могла бы она, как простая знакомая, позволить себе вмешиваться в семейные дела столь щекотливого характера? И наконец, все это могло, да по всей вероятности и было бы признано Николаем за неправду, а быть может, и в самом деле была неправда. В каком положении очутилась бы тогда г-жа В.? Она слишком хорошо знала по сеансам, на которых она участвовала со мною, как мало можно доверяться спиритическим сообщениям. Руководствуясь этим опытом, она и посоветовала дочери своей прежде всего убедиться в самоличности Зины, что и было ею немедленно принято как ближайший выход из затруднения.
    В следующий вторник Зина объявилась немедленно, и дочь г-жи В. попросила ее дать ей доказательство своей самоличности, на что Зина немедля ответила:
    - Пригласи Колю, устрой с ним сеанс, и я явлюсь.
    Из этого ответа видно, что Зина, которая еще при жизни не признавала никаких светских приличий - как это водится у нигилистов, - оставалась верною себе и опять требовала вещи невозможной. Ни разу еще Николай С. не был в доме у г-жи В. Поэтому она и попросила ее представить какое-нибудь другое доказательство своей личности без вмешательства Николая и чтобы это доказательство было убедительное.
    - Я явлюсь тебе, - ответила Зина.
    - Каким же это образом?
    - Увидишь.
    Несколько дней спустя дочь г-жи В., ложась спать - это было около 4 ч утра, так как она возвратилась с вечера, -находясь у двери из спальной в столовую, где было уже темно, увидела на стене этой комнаты, насупротив двери, у которой она стояла, световой круг как бы с предплечиями, продержавшийся не более 2-3 секунд и исчезнувший, поднимаясь к потолку. Это не было отражением какого-нибудь света с улицы, в чем она тотчас же удостоверилась.
    На следующем очередном сеансе попросили у Зины объяснения, этого явления, и она ответила.
    - Это было очертание головы с предплечиями; яснее не могу, еще слаба.
    Хотя разные другие подробности, которые я здесь опускаю, все более и более убеждали дочь г-жи В. в самоличности Зины, но тем не менее она не решалась поступать согласно ее требованиям и предложила ей как нечто более подходящее сообщить обо всем этом родителям Николая. Это предложение вызвало в Зине сильнейшее неудовольствие, выразившееся в порывистых толчках блюдечка и следующем резком, почти бранном ответе:
    - Ни к чему не поведет - кислятины, рохли...
    Как впоследствии оказалось, Зина имела обыкновение именно в этих характерных выражениях высказывать свое презрительное негодование по поводу апатичности своих близких. На прямой запрос об отце, последовало нетерпеливое:
    - Не говори, не говори...
    На каждом следующем сеансе возобновлялись настойчивые требования Зины немедленно приступить к делу, и эта настойчивость, как увидели впоследствии, имела особое значение. Но дочь г-жи В. все-таки не решалась... Что ты мямлишь», - нетерпеливо обращалась к ней Зина, видя ее колебания. Такая нетерпеливость упорно приписывалась Зиной влиянию матери - г-жи В. К ней она все время относилась очень недоброжелательно, заявив с самого начала, что желает обращаться исключительно к ее дочери; и при первой попытке, когда случалось г-же В. обратиться к Зине с вопросом, она обрывала ее резким: «Молчите, молчите...» Между тем как, обращаясь к ее дочери, она постоянно осыпала ее самыми нежными, ласкательными словами, также не совсем обычными, как-то: «Милка, любка», которые, как потом узналось, были именно ее выражениями.
    Каково же было удивление и смущение этих дам, когда на следующем затем очередном сеансе, 26 февраля, первыми словами было:
    - Уже поздно, будешь горько раскаиваться и мучиться от угрызений совести; жди ареста.
    И то были последние слова Зины; с тех пор она замолкла. В следующий вторник попробовали опять поговорить с Зиной, но она не отзывалась. Вслед за тем сеансы г-жи В. с дочерью совсем прекратились.
    В то время как они происходили, г-жа В., разумеется, сообщала мне о них и советовалась со мною, как быть, ввиду странных требований Зины. Несколько времени по прекращении сеансов г-жа В. решилась для очистки совести и ради успокоения дочери сообщить обо всем этом родным Николая С. На это они не обратили никакого внимания, тем более что поведение его находили безупречным. Семейство его в этом отношении было совершенно покойно; но важно констатировать, что эти спиритические сообщения сделались известны родителям до развязки дела. А так как в течение года все обстояло благополучно, то молодая В. пришла к окончательному убеждению, что все эти сообщения были не что иное, как ложь, и, бросив их в огонь, дала себе слово никогда более спиритизмом не заниматься.
    Еще год истек без всякого приключения; но 9 марта 1887 года в квартиру Николая С. совершенно неожиданно явилась тайная полиция и произвела обыск. Он был арестован и немедленно выслан из Петербурга в один из отдаленных городов империи. Как впоследствии оказалось, вся вина его состояла в том, что он принимал участие в сходках анархистов, и как раз в январе и феврале 1885 года, что совершенно совпадает с тем временем, когда Зина настаивала, чтобы немедленно были приняты те меры, которые, по ее убеждению, должны были предотвратить участие Николая С. в этих сходках.
    Вот когда сообщения Зины были оценены по достоинству; записанное о них г-жою В. было с полным вниманием перечитано в семействах Зины и С.; самоличность ее во всем этом проявлении была признана несомненною как на основании главного факта, относящегося до Николая и других интимных подробностей, так и совокупности всех отдельных характерных черт. Это печальное событие разразилось над семейством С. как новый громовой удар, и ему оставалось благодарить Бога, что увлечения молодого человека не имели более печальных последствий.
    Для критической оценки этого случая весьма важно выяснить отношения, существовавшие между обеими девицами. Я попросил г-жу В. составить мне об этом записку (как это было сделано и для всего предшествующего), сколь возможно подробную, и вот что я узнал: в 1880 году в декабре, около Рождества, г-жа В. с дочерью были с визитом у дедушки Зины и тут впервые ее увидали. Дочери г-жи В. было тогда тринадцать лет, а Зина была еще моложе; первая была сильно удивлена, когда увидела стол Зины, заваленный книгами; это были, по ее словам, ее лучшие друзья; ее страстью было чтение исторических сочинений, и она поразила молодую В. своею памятью, закидывая ее разными цитатами из своих излюбленных авторов. Весьма понятно, что дочь г-жи В. не может припомнить всех подробностей их разговора при этом свидании, которое, прошу заметить, было их первым и последним в настоящем смысле этого слова. Она помнит только о хорошем впечатлении, произведенном на нее ранним развитием и серьезными стремлениями ее молодой подруги. Несмотря на такого рода раннюю зрелость Зины, наклонности к политике и к тому нигилистическому направлению, которое впоследствии и сгубило ее, не было тогда и тени; напротив того, она была совершенно беспечна и весела. Уже гораздо позднее, именно после эпизода 9 марта, молодая В. узнала, что после этого первого свидания Зина почувствовала к ней и все время сохраняла живейшую симпатию, вызванную, вероятно, тем участливым вниманием, с которым ее новая знакомая отнеслась к ее стремлениям. Этим и объясняются те ласковые слова, которыми она осыпала ее в сообщениях.
    Эти обе девицы ходили в одну и ту же гимназию и в продолжение этой зимы они виделись несколько раз издали в рекреационной зале; но вскоре Зина была переведена в другую гимназию, так что и эти мимолетные встречи обеих девиц должны были прекратиться. Два года спустя, летом 1882 года, они встретились однажды на даче, но не обменялись ни единым словом. И, наконец, еще два года спустя, в октябре 1884 года, они еще раз увидели друг друга издали в театре - это было за три месяца до смерти Зины.
    Итак, мы видим, что все отношения между этими двумя девицами ограничивались, строго говоря, одним, единственнным свиданием, длившимся час или два, когда им было 12-13 лет, и за четыре года до смерти Зины. Что касается г-жи В., то ей не выпало даже и такой доли знакомства с Зиной, так как, покуда девицы были в комнате последней, она оставалась с ее родителями и, помимо этого раза, не видела ее ни больше, ни чаще своей дочери. Из этого ясно, что отношения г-жи В. и ее дочери к Зине были весьма далекие и что, следовательно, ничего относящегося до ее политических секретов они знать не могли; сказанное же о ней в начале этого рассказа они узнали только после ее смерти.
    По моему крайнему убеждению, случай этот соединяет в себе все необходимые данные, чтобы признать его за чисто спиритический, и для объяснения его всякие другие гипотезы оказываются несостоятельными. Рассмотрим его поближе с точки зрения естественных объяснений и метода, указанного Гартманом. Случай этот, по простоте своей, представляет для критики исключительную легкость. Нам предстоит проследить игру бессознательных сил только у трех факторов, из коих главный - Николай С. - специальный объект сообщения - отсутствует и не только никогда не участвовал на сеансах этих дам, но даже никогда и не был в их доме и даже, как и все его семейство, ничего и не знал об этих сеансах.
    Первый источник медиумического познавания, по Гартману - гиперестезия памяти. Здесь он совершенно недопустим, ибо политические тайны сохраняются хорошо и молчаливость революционных деятелей известна. Не только обе дамы, отношения которых к семейству С., как я сказал выше, были только чисто светские, но даже и сама семья Николая С. не имела ни малейшего подозрения о его прикосновенности к анархическим деятелям. А что за ним, после скорбной потери первого сына, наблюдали хорошо - это понятно само собой.
    Перейдем ко второму источнику - передаче представлений. Из четырех возможностей, приводимых Гартманом, ясно, что первые три, а именно:
    1) желаемое воспринятие при желаемой передаче,
    2) желаемое воспринятие, помимо воли, направленной к передаче,
    3) невольное воспринятие при желаемой передаче - здесь вовсе неуместны. Ни обе дамы не имели никакого желания воспринять, ни Николай С. не мог иметь никакого желания передать подобного представления.
    Остается, следовательно, логически возможным только последнее, самое трудное предположение:
    4) невольное воспринятие, помимо чьей-либо воли, направленной к передаче («Спиритизм», с. 77).
    Следует прежде всего заметить, что все эти четыре возможности объяснения, предлагаемые Гартманом, прилагаются единственно к медиумическим сообщениям, получаемым в присутствии тех лиц, до которых эти сообщения относятся, и что, следовательно, вообще эти четыре возможности неприложимы к настоящему случаю; здесь эта передача представления или мысли могла бы иметь место только на расстоянии; но Гартман нам сказал 1) «что отвлеченные мысли как таковые никогда не передаются на расстоянии» и 2) что «все передачи па значительные расстояния состоят в галлюцинаторных образах зрения» («Спир.», с. 81-82). Следовательно, даже с допущением расстояния эти четыре возможности не разъясняют случая.
    Гартман не мог привести пи одного примера передачи «отвлеченной мысли» на большом расстоянии, даже при «желании воспринять ее»; чтобы вообще это было возможно, необходимо, говорит он, чтобы существовало прежде всего симпатическое соотношение между субъектом восприемлющим и субъектом передающим, подобно тому как между магнетизером и сомнамбулом. Он говорит положительно: «Лица, между которыми нет симпатического соотношения, не могут рассчитывать па успешную передачу представлений па большие расстояния» (с. 79). И точно так же, в случаях передачи представлений па большие расстояния, помимо сознательной воли (напр., «когда спящий переносит свои сновидения на отдаленное лицо, спящее или бодрствующее»), все-таки постоянною основою для явления служит «симпатическое соотношение»; «с устранением побуждающих чувств (тоска по родине, любовь) обыкновенно исчезает и бессознательная воля, направленная к передаче представлений» (с. 78). Но здесь, как нам известно, «симпатического соотношения» не было; могло бы быть только обратное: «побуждающее чувство» могло бы действовать только в противоположном направлении - могло бы только желать скрыть от всех свои политические действия и убеждения. Нельзя ни понять, ни допустить, чтобы «средние части мозга», где гнездится, по Гартману, сомнамбулическое сознание, сделались вдруг бессознательными изобличителями секретов бодрствующего сознания.
    Итак, допустив даже, что «отвлеченные мысли», из коих состоят сообщения Зины, могли бы быть переданы даже «на расстоянии», даже «без желания этой передачи», тем не менее необходимой для того основы - симпатического соотношения и побуждающего чувства - не имеется налицо ни с одной, ни с другой стороны.
    Итак, гипотезы «передачи представлений» не разъясняют дела.
    Факты анимизма вдут далее гипотезы Гартмана. Они доказывают нам, что передача мысли может совершиться и на большом расстоянии, нисколько не облекаясь в галлюцинаторные образы и сохраняя даже все обороты речи; по и для этого рода явлений «соотношение» и «побуждение» остаются необходимостью; поэтому затруднение в данном случае не устранено. Кроме того, отличительная черта сообщений на расстоянии, идущих от живых, состоит в том, что они вполне сохраняют свой личный характер - они всегда исходят от имени говорящего; никогда они не исходят от постороннего лица и не персонифицируют его. Следовательно, данный случай не мог быть ни по форме своей, ни еще менее по содержанию явлением анимическим. Останавливаться здесь далее на этой гипотезе, значило бы впадать в абсурд.
    Остается последний выход - ясновидение. Первая степень ясновидения - «посредством некоторого чувственного восприятия» или «особого сенситивного ощущения» (с. 93), - очевидно, не может относиться до настоящего случая; приходится, значит, допустить «чистое ясновидение», под которым следует разуметь, по Гартману, «способность абсолютного, т.е. независимого от пространства и времени, знания» (с. 98); а раз допустив это, «помощь извне какого бы то ни было посредника становится ненужной, и менее всего помощь отшедших духов» (с. 98). Пусть так; но эта трансцендентная способность души должна иметь, как и все прочее в природе, свои условия и свои формы проявления. И Гартман нам указывает их; это все те же «усиленный интерес воли» и галлюцинаторный образ» (с. 99). Вот существенные атрибуты ясновидения. Ничего подобного нет в разбираемом случае.
    И действительно, ясновидящий видит, - вот специальная и характерная черта этой высшей способности, которая имеет, кроме того, свои степени ясности и, вообще, обусловлена усыплением, более или менее полным, внешних чувств. Поэтому, рационально говоря, нельзя прибегать к такого рода объяснению, когда медиум ровно ничего не видит - никакого галлюцинаторного образа, когда он находится в полном нормальном состоянии - занят писанием или указанием букв алфавита и ведет разговор; нельзя же рационально утверждать, что это разговор с абсолютом, или, что то же, с Богом!! Когда проявлялся Андрей, то было бессознательное действие сомнамбулического сознания; а когда в следующий вторник проявилась Зина со своими откровениями - это приступы ясновидения, «абсолютного знания», это «телефонное соединение с абсолютом» между молодою В. и Николаем С., дабы «духовное, бессознательное общение между ними, без прямого посредства чувств, сделалось возможным» (с. 99), хотя ни с той, ни с другой стороны ни малейшего желания к «духовному общению» не существовало. И это каждый вторник, в продолжение нескольких недель, а затем полная приостановка - даже несмотря уже на желание! Почему же так? Надо представить достаточную причину.
    И наконец, что сказать об этом внутреннем, немыслимом противоречии - абсолютная ложь, высказываемая абсолютным знанием!? Гартман говорит нам: «От чтения мыслей ясновидение отличается именно тем, что при последнем воспринятие обращено уже не на содержание чужого сознания, но на действительные, объективные явления, которые и признаются за таковые без посредства органов чувств» (с. 93). И вот дочь г-жи В., сделавшись вдруг ясновидящей, познала бы политические секреты Николая С. и опасности, ему угрожавшие, но не познала бы, что Зина уже ничто, нуль, и, следовательно, ее утверждение о самоличности есть не что иное, как ложь, присвоение чужого имени - словом, комедия совершенно неуместная. Абсолютному знанию не было надобности для достижения своей цели прибегать к обману - переряживаться в личность, которая была для него абсолютным небытием; это переряживание было для него метафизической невозможностью. Сам Гартман выразил это нам категорически: «Абсолютное знание в какой бы то ни было помощи извне не нуждается, а менее всего в помощи отшедших духов» (с. 98).
    Из этого ясно, что данный случай не объясняется и ясновидением.
    Следовательно, как я сказал выше, «естественные» гипотезы бессильны для объяснения сообщений, полученных от имени Зины. Спиритическая гипотеза, напротив, покрывает здесь все затруднения, она столь же проста, как и рациональна. Чего естественнее, что Зина, познав после смерти своей «заблуждение», которого она сделалась жертвою, подобно Михаилу С. и многим другим, и зная, что Николай С. увлекался - под ее влиянием, быть может, - по тому же пути, чего в семье никто не мог знать, кроме нее (ибо она одна была посвящена в планы и секреты Михаила С.), воспользовалась первым случаем, чтобы спасти своего друга от увлечения, которое не могло не иметь рокового исхода? Здесь «сильный интерес воли», «побудительное чувство» очевидны. Симпатия, которою она возгорелась к молодой В. при первом же их свидании, - вот та душевная связь», которая привлекла ее к ней, чтобы избрать ее орудием сообщения. Все в этом случае отвечает тому критериуму личности, который мы установили выше (сообщение, по содержанию своему возможное только для отшедшего; отличительные черты характера: непризнавание светских приличий, личные симпатии, излюбленные выражения и пр.). Вот почему я и смотрю на этот случай как на истинно спиритический, и именно на основании «умственного содержания», как того требует Гартман.