IV. Сообщения, коих содержание выше умственного уровня медиума.
    Только теперь, собственно говоря, я перехожу к разбору главы III, посвященной г. Гартманом вопросу «об умственном содержании сообщений» и главный афоризм которой гласит: «Все сообщения имеют содержание, соответствующее умственному уровню и взглядам медиума» (с. 142). И далее: «Содержание этих сообщений обыкновенно бывает ниже духовного уровня медиума и присутствующих; самое большее оно иногда равняется с ним, но никогда не превосходит его» (с. 145). Что сообщения далеко не всегда отвечают «взглядам медиума», это мы видели на предшествующих страницах; посмотрим теперь, верна ли первая часть этого афоризма. Справедливость требует сказать, что действительно большинство медиумических сообщений содержит общие места, пустые ответы или рассуждения, не превосходящие нормальных способностей медиума, а очень часто и чистые пошлости; бесполезно говорить, что было бы безрассудно искать причину подобных произведений помимо бессознательной психической деятельности самого медиума. Этот род сообщений объясняет и оправдывает отчасти то обычное со стороны критиков спиритизма утверждение, что медиумические сообщения никогда не превышают нравственный и умственный уровень медиума. Но слово «никогда» является лишним в этом утверждении; формулированное таким образом оно служит доказательством недостаточного изучения литературы предмета или малого практического с ним знакомства; ибо спиритическая литература обладает немалым количеством фактов, доказывающих, что получаемые сообщения могут быть и выше умственного уровня медиума и нет такого опытного спиритиста, который не имел бы случая в этом убедиться. Но объективное установление этого факта - вещь не легкая. Как определить духовный уровень личности, как определить границы умственного возбуждения, которого человек может достичь под влиянием каких-либо случайных причин и во время которого он может создать из ряда вон выходящее произведение, причем мы не имеем однако права приписать его какому-либо другому фактору, как умственным способностям самого субъекта. Другое затруднение состоит в необходимости ссылаться или только на свидетельство самого медиума, или на свидетельство лиц, его знающих; это сводится к личному убеждению, основанному на близком знакомстве с субъектом, которое для посторонних не имеет никакого значения. И, наконец, чтобы судить и доказать, надо иметь документы налицо, надо представить факты конкретные и осязаемые, что не всегда возможно. Степень образования и познаний в положительных науках представляет, по-видимому, самое верное мерило для оценки явления, о коем идет речь. Если б мы могли удостоверить, что какой-нибудь медиум обнаружил в своих медиумических произведениях такие положительные познания, которыми он не обладает в нормальном состоянии, то этот факт послужил бы достаточным доказательством, что утверждение г. Гартмана неправильно. Между фактами подобного рода мы имеем медиумические произведения Гудзона Тутля, из коих всего замечательнее его первое сочинение «Тайны природы» («Arcana of nature»), написанное, когда ему было восемнадцать лет, первый том которого был переведен и напечатан в Германии под заглавием «История и законы мироздания» («Geschichte und Gesetze des Schopfungsvorganges») доктором Ашером в Эрлагене в 1860 году и у которого Бюхнер заимствовал несколько мотто, не подозревая, что это было бессознательное сочинение молодого фермера, не получившего никакого научного образования, написанное в пустынях штата Огайо, в Америке (см. «Ps. St.», 1874, S. 93 «Встреча Бюхнера с Гудзоном Тутлем в Америке»).
    Если захотят возразить, что это произведение - научного, безличного характера - имело источником ясновидение, причем будут опираться на пример Дэвиса, утверждающего, что его сочинение «Principles of nature» («Начала природы») не имело другого источника (хотя одно и не опровергает другого), то я приведу для примера другое медиумическое произведение, личный характер которого не объяснит никакое ясновидение; я говорю о романа Чарльза Диккенса «Эдвин Друд», оставленном автором неоконченным и законченном рукою медиума Джемса, молодым человеком без образования. Свидетели видели способ происхождения этого сочинения, и компетентные судьи высказались о литературном достоинстве его содержания. Я войду в некоторые подробности об этом единичном в летописях спиритизма произведении. Когда распространился слух, что роман Диккенса дописывается таким необычайным способом, газета «Springfield Daily Union» отправила своего корреспондента в Братльборо (в штате Вермонт), где проживал медиум, чтобы разузнать на месте обо всех подробностях; я приведу здесь несколько выдержек из его отчета, напечатанного на восьми столбцах в № от 26 июля 1873 года названной газеты и перепечатанного в «Banner of Light», а затем отчасти и в «Спиритуалисте» (1873, с. 322), откуда мы их и заимствуем.
    Вот что говорится о самом медиуме: «Он родился в Бостоне, и на четырнадцатом году стал обучаться механическому мастерству, которым занимается и по настоящее время, так что его школьное образование закончилось, когда ему было тринадцать лет. Не будучи нисколько неграмотным или непонятливым, он, однако, не имел никакого расположения к литературным занятиям и до этого никогда им не предавался - даже ни разу не пытался поместить в газете хотя какую-либо статейку. Таков человек, который взялся за перо Чарльза Диккенса, чтобы закончить и почти закончил «Эдвина Друда».
    «Я был первым, кому посчастливилось узнать от него самого все подробности, рассмотреть рукопись и сделать из нее извлечения».
    «Дело было так: месяцев десять тому назад молодой человек (которого для краткости я буду называть г. А., так как медиум до сих пор не желает оглашать своего имени) был приглашен своими приятелями присесть к столу для спиритического опыта. До этого времени он смеялся над всякими «спиритическими чудесами», считая их шарлатанством, нисколько не подозревая, что он сам обладает какими-нибудь медиумическими способностями. Едва начался сеанс, как стали раздаваться учащенные стуки и стол после самых резких и разнообразных движений опрокинулся на колени к г. А., чтобы показать, что медиум был он. На следующий вечер его пригласили участвовать в другом сеансе. Проявления были еще сильнее. Г. А. внезапно впал в транс, схватил карандаш и написал сообщение от имени ребенка одного из присутствующих, о существовании которого г. А. ничего не знал. Но распространяться о дальнейших случаях этого рода мне здесь нет надобности...»
    «В конце октября прошлого, 1872 года на одном из сеансов г. А. написал сообщение к себе самому, подписанное именем Чарльза Диккенса, с просьбою дать ему специальный сеанс 15 ноября; по приближении этого срока ему постоянно о том напоминалось... Результатом сеанса 15 ноября, который, согласно данным указаниям, происходил в темной комнате, в присутствии одного А., было длинное сообщение от имени Диккенса, выражавшего желание закончить через него, как медиума, не оконченный им роман. В сообщении говорилось, что он (Диккенс) давно искал, каким бы способом этого достигнуть, но до сих пор не находил никого подходящего для успешного выполнения такой задачи. Он желал, чтобы первая диктовка происходила в канун Рождества, в ту ночь, которую он более всего любил на земле, и просил медиума отдать на это дело столько времени, сколько это было для него возможно без ущерба для его обычных занятий... Вскоре стало очевидно, что тут работает рука мастера, и г. А. стал охотнее покоряться постигшей его странной участи. Результат его труда от Рождества до настоящего времени (июля 1873 года), - труда вне ежедневных десятичасовых занятий своим ремеслом - представляет теперь 1200 страниц рукописи, которой достаточно для октавного тома в 400 страниц».
    Критикуя затем новую часть романа, корреспондент говорит: «Здесь перед нами прежде всего целая группа лиц, каждое с своими отдельными характеристическими чертами, и роли всех этих лиц должны быть выдержаны до конца - труд не легкий для человека, который никогда от роду ни о каком предмете не написал и трех страниц. И вот в первой же главе нас поражает полное сходство новой части с прежней: нить рассказа подхвачена с того самого слова, на котором она была прервана смертью, и повествование продолжается с такой цельностью, что самый острый глаз критика, не знающего, где кончилось старое и где началось новое, не будет в состоянии уловить тот момент рассказа, когда смолкло слово Диккенса! Каждое лицо романа продолжает быть столь же живым, типичным, верным самому себе во второй части, как и в первой. И это еще не все: мы знакомимся с другими новосозданными личностями (Диккенс всегда вводил новые лица даже в последних главах своих романов), и эти лица никак не дубликаты героев первой части, не просто манекены, а живые люди, цельные созданные типы. Кем же созданы они?» (С. 323.)
    «Здесь некоторые подробности, - говорит критик, -могут представлять несомненный интерес. Рассматривая рукопись, я нашел слово traveller (путешественник), везде написанное с двумя 1, как это всегда соблюдается в Англии, и очень редко у нас в Америке. Также слово coal (уголь) всегда писано coals, как принято в Англии. Нельзя не заметить еще особенного употребления больших букв, как это встречается у Диккенса. Удивительно знакомство с топографией Лондона, как это видно из некоторых приведенных мною выдержек. Встречаются обороты речи, совершенно не слыханные в Америке, но обычные в Англии. Упомяну еще о внезапных переходах от прошедшего времени к настоящему, особенно в живом рассказе, переход, очень любимый Диккенсом, особенно в его последних сочинениях. Эти и многие тому подобные частности, быть может, и не важны, но именно о них бы и разбилась грубая подделка».
    Вот заключение, к которому приходит корреспондент: «Я приехал в Братльборо в уверенности, что найду это посмертное творение легко разоблачаемой подделкой. После двух дней тщательного и критического рассмотрения, я уезжаю, признаюсь, порядком озадаченный. Я отвергаю прежде всего как нечто невозможное - как сделает это и всякий после тщательного расследования дела - то предположение, что эта рукопись была написана самим медиумом. Он говорит, что никогда не читал первого тома, и мне нет дела до того, читал он его или нет, так как я совершенно убежден, что он не в состоянии написать даже одной страницы второй части. И в этом нет для него ничего обидного, ибо многие ли способны делать то, что Диккенс оставил недоделанным.
    Я вынужден поэтому признать одно из двух: или какой-нибудь гениальный человек употребляет личность А. как орудие, чтобы необыкновенное произведение представить публике и путем необыкновенным, или эта книга, как и претендует ее неведомый автор, есть действительно диктовка самого Диккенса с того света. Едва ли второе предположение чудеснее первого. Если есть в Вермонте человек, доселе неизвестный, способный писать, как Диккенс, то ему, разумеется, нет надобности прибегать к таким приемам. Если же, с другой стороны, сам Диккенс «хотя и мертв, но глаголет», то чего же ждать еще? Я должен по чести заявить, что при предоставленной мне полной свободе исследования я не нашел ни малейшего признака обмана; а если б я имел право обнаружить имя «медиума-писца», то этого было бы достаточно, чтобы удалить всякую тень подозрения среди тех, кто его сколько-нибудь знает».
    Вот некоторые подробности относительно того, как писалось продолжение романа:
    «Сперва, медиум писал только три раза в неделю, по три или по четыре страницы зараз, но потом стал писать по два раза в день и по десяти, двенадцати и иногда даже по двадцати страниц в один присест. Почерк не его собственный, и, насколько удалось сравнить его, имеет некоторые особенности Диккенсова. В начале каждого сеанса почерк красив, изящен, точно женский, но с каждой дальнейшей страницей становится все грубее и грубее и на последней оказывается раз в пять, если не в десять, крупнее, чем на первой странице; такой порядок в изменении почерка наблюдается на всех написанных доселе полутора тысячах страниц, резко отделяя один сеанс от другого. В начале некоторых страниц стоят стенографические знаки, о которых медиум не имеет никакого понятия. Иногда писание было столь быстрое, что трудно разобрать его.
    Способ ведения сеансов очень не сложен. Приготовив два остроочиненных карандаша и большое количество бумаги, разорванной на полулисты, г. А. уходит один в свою комнату. Обычное время писанья - шесть часов поутру и половина восьмого вечером, т.е. такие часы, в которые в это время года светло; впрочем, вечерние сеансы нередко переходят за половину девятого и позднее, и писание происходит одинаково хорошо в темноте, как и при свете, зимою же все сеансы происходят в темноте. Положив бумагу и карандаши так, чтобы удобно было достать их, этот «писец» Диккенса кладет руки на стол ладонями вниз и беззаботно ждет результата. Впрочем, не вполне беззаботно, ибо хотя явление, давно потеряв свою новизну, стало для него уже привычным, а все-таки, по его собственному признанию, оставаясь один на этих сеансах и как бы вызывая умершего, он никогда не может отрешиться от некоторого чувства страха. Сидит он в ожидании, куря иногда в это время сигару, две, три, пять минут, а не то и десять, даже полчаса, но обыкновенно, если «условия хороши», не более двух минут. Условия главным образом зависят от погоды. В светлый, тихий день и его машина, как и электрическая, работает безостановочно; буря производит помеху; чем буря сильнее, тем помехи больше, так что в очень дурную погоду сеанс отлагается. Просидев за столом в ожидательной позе потребное, смотря по условиям, время, г. А. не постепенно, а вдруг теряет сознание, и писание продолжается полчаса, час, однажды оно продолжалось целых полтора. Единственное воспоминание, сохраняемое медиумом об этом трансе, это видение им всякий раз Диккенса, сидящего возле него, склонившего голову на руки, как бы в сильной задумчивости, с серьезным, несколько грустным выражением лица. Он не говорит ни слова, но иногда внушительно взглядывает на медиума. - «О, какие это глаза!»
    Вспоминается это медиуму так, как вспоминается нам тотчас после пробуждения только что виденный сон, т.е. как нечто реальное и вместе с тем неуловимое. В знак, что сеанс кончен, Диккенс всякий раз кладет на руку медиума свою холодную, тяжелую руку; в начале сеансов г. А. вскрикивал при этом прикосновении, да и теперь при воспоминании о нем невольно вздрагивает. Через это прикосновение он приходит в себя, но обыкновенно требуется еще посторонняя помощь, чтобы отнять его руки от стола, к которому они, по-видимому, магнетически притягиваются1.
    Придя в себя, он находит на полу исписанные в тот день листки, разбросанные по разным направлениям. Страницы не перенумерованы, и г. А. приходится впоследствии уже по смыслу проставлять страницы. Некоторое время после окончания сеанса медиум чувствует сильную боль в груди, но она скоро проходит; вот единственное испытываемое им неприятное последствие. Чрезвычайная нервозность, которою он страдал прежде развития своих медиумических способностей, теперь совершенно его оставила, и он никогда не был так крепок и здоров физически» (с. 326).
    Для больших подробностей отсылаю читателя к с. 322-326 и 375 «Спиритуалиста» 1873 года, где помещены и выдержки из новой части романа, и еще к с. 26 1874 года, на которой г. Гаррисон, издатель «Спиритуалиста», хороший знаток английской литературы, выражается по этому поводу следующим образом:
    «Трудно предположить, чтоб гениальность и художественность, проявляющиеся в этом произведении, носящем на себе такую печать сходства с Диккенсом, могли побудить его автора, кто бы он ни был, предстать перед миром только в роли искусного подделывателя».
    Могу указать еще для примера на книгу под заглавием «Отголоски из невидимого мира» («Essays from the Unseen, through the Mouth of WZ, a Sensitive recorded by A.T. P.P. London, 1885), которая содержит в себе немалое количество весьма замечательных сообщений, идущих от имени различных исторических лиц, философов, поэтов, богословов и других, высказанных в глубоком трансе ремесленником среднего умственного уровня и обычного этому сословию образования, без всякой остановки и колебания, и так быстро, как только мог записывать их стенографически г. A.T. P.P., издатель этой книги.
    Если хотят возразить, что эти случаи не представляют достаточной достоверности, так как не исключают возможности предварительной подготовки, или искусной подделки, то вот другой пример, где сообщения ценны тем, что получались тотчас, экспромтом, в виде ответов на неожиданные вопросы. Г. Баркас из Нью-Кестля, которого я имею удовольствие знать лично, так же как и медиума, о котором будет речь, напечатал в «Light» (1885, р. 85) ряд статей под заглавием: «Импровизированные научные ответы чрез даму-медиума, очень обыкновенного образования», из которых я приведу несколько выдержек:
    «В 1875 году я был приглашен на рад сеансов, происходивших в скромной квартире молодой дамы, не профессионального медиума в Нью-Кестле. Все вопросы вносились в тетрадь в тот момент, когда они ставились, и медиум тут же немедленно отвечал на них письменно. Все тетради с вопросами и ответами находятся у меня, и всякий может видеть их».
    «Задача состоит в том: женщина, сравнительно малообразованная, отвечала на разные научные, критически обдуманные вопросы, в продолжение тридцати семи вечеров, по три часа каждый раз, таким образом, как, вероятно, ни «один человек в Англии не мог бы на них ответить... т. е., не мог бы ответить при тех же условиях на все эти вопросы с одинаковой точностью и верностью».
    Замечу, что подробное описание этих сеансов, автобиография медиума, примеры вопросов и ответов находятся в «Psychological Review» (1878, октябрь, т. I, р. 215, октябрь).
    «Необходимо иметь в виду, что дама эта весьма ограниченного образования; что она находилась в присутствии наблюдателей, критически относившихся к происходившему; что вопросы писались и прочитывались вслух в тот момент, когда они ставились; что ответы писались рукой медиума в той же тетради, очень быстро, без всякой подготовки, без возможности для справок или поправок; что вопросы относились до разных научных и других предметов, с которыми женщины обыкновенно не знакомы; что дама-медиум, по личному ее заявлению, совершенно в этих предметах несведуща; что рука ее писала ответы автоматически, причем сама пишущая нисколько не сознавала, правильны ли они или нет; люди, близко ее знающие, утверждают, что она не имела расположения к научным занятиям, ни доступа к научным книгам и, насколько им известно, никогда и не занималась научными вопросами».
    Большая часть вопросов писалась самим Баркасом и до внесения их в тетрадь никому из участников сеанса не была известна; ответы писались медиумом в нормальном состоянии, в темноте.
    Из целой сотни вопросов и ответов, приведенных Баркасом для примера, я, в свою очередь, ограничусь десятком следующих, переведенных для меня специалистами по части музыки:
    Вопрос. Что такое гармонические тона?
    Ответ. Гармонические тона суть те звуки, которые обусловливаются узлами или волнообразными сегментами струнных инструментов в последовательности тех и других.
    Вопрос. Одинаковы ли гармонические тона одного и того же звука в духовой трубке и на струне?
    Ответ. Разумеется, не одинаковы. В глухой духовой трубке они расположены по ее центральной линии, а на струнных инструментах они расположены в местах звуковых узлов.
    Вопрос. Имеют ли различные звуки различное число гармонических тонов?
    Ответ. Разумеется, различное; но число звучащих гармонических тонов зависит от температуры атмосферы.
    Вопрос. Каким образом ощущение звука доходит до сознания?
    Ответ. Это спорный вопрос. Вы, разумеется, знаете, что звук, подобно свету и теплу, есть движение и производится частицами воздуха, приведенными в колебание. То, что вы называете амплитудой, вибрацией - это частички воздуха, движущиеся взад и вперед и образующие распространяющуюся звуковую волну; эта волна, касаясь уха и барабанной перепонки, заставляет слуховой нерв вибрировать, и, таким образом, ощущение звука возникает в чувствилище.
    Вопрос. Почему два тождественных звука вызывают прекращение звука, а два различных звука не вызывают такого прекращения?
    Ответ. Потому что две тождественные звуковые волны при встрече взаимно уничтожаются. Возьмите в каждую руку по одинаковому камертону, ударьте ими обоими с одинаковой силой и приставьте их концы к столу, волны при этом встретятся, и вы увидите, что гребни каждой волны взаимно покрываются. Подобный опыт стоит проделать (с. 86).
    Вопрос. Какая разница между гармоническими тонами 8-футовой открытой органной трубки и 4-футовой закрытой?
    Ответ. В открытых трубках первый узел волны находится в середине трубки; первый верхний гармонический тон находится на половине между первым узлом и отверстием в середине трубки; первый верхний 1/6, 1/8, 1/10 этого расстояния. В закрытых трубках оконечность образует узел, соответствующий первому среднему узлу открытой трубки; отраженная волна образует первый узел на расстоянии 1/3 от конца трубки, а остальные узлы следуют на расстоянии 1/5, 1/7, 1/9 и т.д. («Light», p. 128).
    «На сеансе 30 августа, - продолжает далее г. Баркас, -присутствовал ученый профессор музыки, которого я пригласил с собою для того, чтобы он ставил музыкальные вопросы, на которые человек с обыкновенными познаниями в музыке не был бы в состоянии отвечать без особой подготовки. Вопросы в нижеследующем порядке были поставлены профессором музыки, вписаны мною в тетрадь, прочтены вслух и затем очень быстро отвечены письменно рукою медиума. Следующее за сим есть дословная копия вопросов и ответов в том порядке, в котором они были даны. Правильны ли они или нет, я не в состоянии сказать, но, во всяком случае, это подходящие ответы на трудные вопросы и, весьма вероятно, при подобных же условиях могли бы быть отвечены так хорошо только одним музыкантом из пяти тысяч. Я еще не встречал музыканта, который мог бы на них ответить экспромтом так же хорошо, и встречал очень мало таких, которые вполне понимали бы их даже теперь, когда ответы налицо».
    Из двадцати пяти вопросов и ответов, приводимых г. Баркасом, я представлю здесь два следующих:
    Вопрос. Можете ли вы мне сказать, как вычислить отношение между данными специальными колебаниями воздуха при постоянном объеме и неизменном давлении, основываясь на наблюдаемой скорости звука и определяя эту скорость по формуле Ньютона?
    Ответ. Это отношение может быть исчислено только следующим образом: положим, вы ударили по двум струнам или по двум камертонам одновременно; если интенсивность звука та же самая или почти та же самая, то колебания будут происходить в следующей форме: пусть одна волна имеет 328 колебаний, а другая 220 в секунду; тогда колебания достигнут уха в размере 228-220=8 в секунду. Это вам даст 8 колебаний в секунду, что и будет наивысшим числом звуковых колебаний, могущих дойти до слуха.
    Вопрос. Можете ли вы дать нам объяснение колебаний несовершенных созвучий?
    Ответ. Этот вопрос относится собственно к области акустики. Удар или пульсация вызывается звуковой волной, и несколько звуков вызываются несколькими волнами. Звуки, исходящие из одной части комнаты, вызывают волнообразные звуковые комбинации, в непосредственном между собою соседстве, причем волны пересекаются друг с дружкой, что вызывает несовершенные пульсации или несовершенные удары, не достигающие уха одновременно (с. 189).
    Заканчиваю последним вопросом, приведенным в статье Баркаса:
    Вопрос. Не можете ли вы дать нам популярное описание человеческого глаза?
    Ответ. Человеческий глаз есть выпуклость, впереди которой находится сферическая роговая оболочка. Он имеет три или - что не всеми признается - четыре оболочки: склеротическую, хороидную и сетчатую; последняя собственно не оболочка, но только распространение оптического нерва. С внешней стороны склеротика есть оболочка, закрывающая даже и роговицу, известная в медицине под именем соединительной, или adnata. Xopoидная оболочка находится внутри склеротики, она темно-коричневого цвета и известна под именем pigmentum nigrum, служит она для поглощения всех ненужных волн света. Возьмем прежде роговицу, или окно глаза, - прозрачное, слоистое, талько-подобное вещество, внутри которого, заключенная в мешочке, находится стекловидная жидкость; позади нее помещается ирис, действующий наподобие диафрагмы, устраняющей все внешние лучи, которые иначе попали бы в зрачок. Хрусталик есть выпуклая или обоюдовыпуклая чечевица, более выпуклая со стороны, помещающейся в стекловидной жидкости, наполняющей большую полость глаза и сосредоточивающей лучи света, которые входят через зрачок и, собираясь в фокус, фотографируются на сетчатке; эта последняя, будучи приведена в движение световыми лучами, вступающими в глаз - не теми, которые отражают предметы, -действует как стимул на оптический нерв, передающий ощущение мозгу. Глаз сам по себе видит не более чем инструмент, сделанный оптиком; он только отражает и фотографирует предметы. Я не уверен в том, что мое объяснение достаточно ясно. Я в состоянии лучше ответить на ваши вопросы относительно структуры этого органа (с. 202).
    Когда в 1876 году, г. Баркас сообщил о своих вышеупомянутых опытах в публичном чтении в Нью-Кестле, впоследствии напечатанном в «Спиритуалисте» (1876, II, с. 146,188), то закончил его следующими общими соображениями:
    «Приведенные мною вопросы и ответы представляют только небольшой отрывок из всего мною полученного через этого медиума. Всякий легко заметит, что данные ответы должны были исходить от лица, коротко знакомого со всеми не легкими предметами, о которых заводилась речь. Ответы не были только общими местами, но исчерпывали весь предложенный вопрос и даже заходили далеко за его пределы, явно свидетельствуя о коротком знакомстве со всеми затронутыми предметами. Я получал не только краткие ответы, касающиеся разных научных областей, но также писанные рукою того же медиума целые выработанные трактаты о тепле, свете, физиологии растений, электричестве, магнетизме, анатомии человеческого тела, и ни один из этих трактатов не был бы недостоин пера человека науки; при всем этом все они были писаны или, вернее, импровизированы без запинки, под импульсом минуты, очевидно, без всякой подготовки. Я могу прибавить, что во время всего сеанса медиум, по-видимому, был в своем нормальном состоянии. Он разговаривал с нами и отвечал на случайные вопросы, как всегда. Постороннее на него влияние проявлялось единственно в автоматически двигавшейся руке.
    В чем я могу поручиться, это - что вопросы большею частью были задуманы и предложены мною самим, что никакого намека о них заранее медиуму не делалось, что никто, кроме меня, не знал о их содержании, а многие из них задавались под впечатлением минуты, без всякого приготовления, что ответы писались немедленно перед нами рукою медиума, что для него было совершенно невозможно какими-нибудь естественными, известными нам средствами заранее заручиться требуемыми ответами и, наконец, что дама-медиум никогда ни получала никакого вознаграждения за те сотни часов, которые она самоотверженно отдает другим для исследования замечательных явлений ее медиумизма».
    Лондонское Общество психических исследований, внимание которого было обращено на этот случай, не придало ему никакого значения ввиду некоторых ошибок, содержавшихся в ответах. Ошибки всегда возможны; г. Баркас не указывает на эти ответы как на образцы научной непогрешимости. Суть дела не в этом. Допустим, что даже половина ответов содержит в себе ошибки (критика, помещенная в журнале Общества за 1885 год, касается какого-нибудь десятка ответов), остается объяснить происхождение всех остальных, коих целые сотни. В этой критике все дело объясняется «хорошей памятью слов», «чтением старинного учебника об акустике» и некоторых «новейших популярных учебников»; и так опять дешевое объяснение посредством обмана, без мотивирования странного выбора «старинного учебника». Не для того ли, быть может, чтоб придать более колориту индивидуальности невидимого ответчика? Но в таком случае одно неосторожное слово из «новейшего учебника» могло бы изобличить источник.
    По мнению же г. Гартмана, этот источник надо искать в таинственной способности чтения мыслей; это возражение, разумеется, более серьезно; ввиду его я обратился к г. Баркасу с некоторыми вопросами, имевшими целью выяснить приложимость этой гипотезы. Вот его ответ:
    «Нью-Кестль на Тайне, 8 февраля 1888 года.
    «М.г.! Вы спрашиваете прежде всего, насколько я был бы в состоянии сам дать те же самые ответы на предложенные мною вопросы по части физики; и во-вторых, насколько полученные через медиума ответы могли быть результатом чтения мыслей. Я могу сказать относительно вашего первого пункта, что на многие из вопросов по части физики я мог бы ответить и сам, но не так хорошо, как это было сделано медиумом, а во многих случаях не теми словами, так как ответы медиума были более технические и более точные, чем могли бы быть мои ответы в то время. В особенности я разумею ответы на вопросы о мозге и нервной системе, о кровообращении, о структуре и функциях глаза и уха; говоря вообще, ответы были лучше тех, которые я мог бы дать тогда, и тех, которые я - по прошествии двенадцати лет - мог бы дать теперь, без особенной и тщательной подготовки.
    Я просматривал около трех четвертей вопросов, прежде чем ставить их, по даже и на эти я не мог бы ответить так правильно и изящно, как ответил медиум. Были употреблены такого рода обороты, которых, разумеется, я бы не употребил по незнакомству с предметом; такие названия, которых я до того и не слыхал, так, напр., выражение adnata вместо соединительной оболочки, и здесь я встретил только одного медика, которому это выражение было знакомо.
    Сознаюсь, что мне трудно дать вам удовлетворительные ответы на ваши вопросы; тут многое в зависимости от моей собственной честности, знания и личного убеждения относительно того, что я знал и чего не знал в то время, когда ставил эти вопросы; но могу сказать утвердительно, что на многие из вопросов, поставленных мною и никому другому неизвестных, я не мог бы ответить сам так же хорошо, а на некоторые я не мог бы ответить и вовсе.
    Относительно вопросов по части музыки совершенно верно, что я не мог бы ответить па них. Таких сеансов было три, на последних двух присутствовал профессор музыки.
    На первом сеансе все вопросы по части музыки ставил я, позаимствовав их за день или два до этого от приятеля, хорошего музыканта, тщательно воздерживаясь от всякой попытки понять их. Эти вопросы я задал медиуму, и его рука немедленно дала напечатанные мною ответы. При этом не присутствовало никакого музыканта (а сам г. Баркас, как говорит это в другом месте - «Medium», 1887, р. 645 - «не имеет понятия о музыке». - А.А.).
    На остальных двух сеансах большая часть критических вопросов была сделана профессором музыки, а остальная часть мною самим - я запасся ими от других знакомых музыкантов. Некоторые из ответов на вопросы профессора были, сколько мне помнится, несогласны с его собственными понятиями, а относительно ответов на остальные вопросы, я в то время не знал, верны они или нет.
    Я очень рад был бы узнать хотя бы о едином, хорошо удостоверенном случае, где необразованный, незамагнетизировапный сенситив отвечал бы письменно, правильно и научным языком на музыкальные и научные вопросы посредством передачи мыслей от живого ученого или музыканта.
    Я желал бы, чтобы г. Гартман проделал этот опыт, предложив мои вопросы кому-нибудь из своих месмерических или немесмерических сенситивов. Далее, чтобы опыт был добросовестен и вполне одинаков с моим, требуется, чтобы не только его мысли были дословно прочтены, но и мысли посторонних лиц, не состоящих в месмерическом общении с сеиситивом.
    Вы спрашиваете, какие именно были вопросы, на которые пи я и никто другой в комнате не мог бы разумно ответить. На первом сеансе по части музыки никто в комнате не мог бы разумно ответить на вопросы. Ни единый человек в комнате не мог бы ответить на химические вопросы или на вопросы, касающиеся анатомии, кровообращения, уха, глаза, мозга, строения нервной системы, и на многие вопросы по части общей физики; за исключением м-ра Белля, который был несколько знаком с практической химией, но не имел дара слова, и меня, имеющего общие понятия о физике, все остальные присутствующие были люди без всяких познаний в этих предметах.
    Примите уверение и пр. П.Т. Баркас».
    Вот еще другой случай, который, кажется, отвечает всем требованиям; он был сообщен генерал-майором Драйсоном в «Light» (1884, р. 499) под заглавием «Разрешение научных проблем спиритическим путем», и я здесь целиком привожу его.
    «Вследствие сделанного мне г. Стоксом запроса, могу ли я представить хотя бы один пример немедленного разрешения духом или выдающим себя за такового какой-нибудь научной проблемы, смущавшей европейских людей науки за последние сто лет, честь имею представить следующий отчет о моем личном опыте:
    В 1781 году Уильям Гершель открыл планету Уран и его спутников, заметив при этом, что эти спутники двигались совсем не так, как другие спутники солнечной системы, а именно с востока на запад, вместо того, чтобы двигаться с запада на восток. Дж.Ф. Гершель в своих «Астрономических очерках» говорит: «Орбиты этих спутников представляют совершенно неожиданные и беспримерные особенности в полном противоречии с постоянной аналогией, представляемой всей планетной системой. Плоскости их орбит почти перпендикулярны к эклиптике, и движения их по этим орбитам обратные, т.е. вместо того, чтобы двигаться вокруг центра своей планеты от запада к востоку, как это наблюдается повсюду, они движутся в противоположном направлении».
    Когда французский математик Лаплас провозгласил теорию, что солнце и все планеты образовались из туманоподобного вещества, эти спутники были для него загадкой.
    Адмирал Смит в своем «Небесном Цикле» говорит, что, к удивлению всех астрономов, движение этих спутников ретроградное, т.е. противоположно движению всех прочих небесных тел.
    В «Галерее природы» сказано, что спутники Урана обращаются вокруг него с востока на запад - странная аномалия, являющаяся исключением из общих законов солнечной системы.
    Во всякой книге по части астрономии, изданной до 1860 года, говорится то же самое о спутниках Урана.
    Со своей стороны я не имел объяснения для этой особенности; для меня это было такою же тайной, как и для упомянутых мною выше писателей.
    В 1858 году у меня гостила дама-медиум, и каждый вечер мы устраивали сеансы. Однажды эта дама говорит мне, что она видит около меня личность, которая выдает себя за бывшего астронома. Я спросил ее: знает ли он теперь более того, что знал на земле? «Много больше», -ответил он. Мне пришло на ум сделать вопрос, который, по меньшей мере, мог бы служить проверкой знания предполагаемого духа, и я спросил: может ли он сказать мне, почему спутники Урана движутся с востока на запад, а не с запада на восток?
    Тотчас же был дан следующий ответ:
    «Спутники Урана не движутся вокруг него с востока на запад, но с запади на восток, точно так же, как луна движется вокруг земли с запада на восток. Ошибка произошла от того, что южный полюс Урана был обращен к земле, когда планета эта была открыта впервые, и подобно тому, как солнце, наблюдаемое с южного полушария, представляется движущимся справа налево, а не слева направо, так точно и спутники Урана двигались слева направо, но это не значит с востока на запад». После другого вопроса с моей стороны было прибавлено: «Поколе южный полюс Урана был обращен к земле, спутники его для наблюдателя на земле казались движущимися с востока на запад, и это положение продолжалось около сорока двух лет. Когда северный полюс Урана будет обращен к земле, тогда спутники его будут двигаться справа налево, или, как говорится, с запада на восток».
    Я тогда спросил, каким образом случилось, что ошибка не была замечена в течение сорока двух лет после открытия Гершелем планеты, ответ был: «Потому что люди, по обыкновению, только повторяют сказанное прежними авторитетами и, будучи ими ослеплены, не думают самостоятельно».
    Руководствуясь этим известием, я проделал проблему геометрически и нашел объяснение здравым и разрешение весьма простым. Вследствие чего в 1859 году я написал статью об этом предмете в «Записках Института Королевской артиллерии». После того времени я напечатал в 1862 году небольшое астрономическое сочинение, озаглавленное «Common sights in the Heavens», в котором предложил это самое объяснение для предполагаемой загадки; но пагубное влияние авторитета так сильно, что только теперь писатели по части астрономии начинают говорить, что тайна, представляемая спутниками Урана, вероятно, происходит вследствие положения оси этой планеты.
    В начале 1859 года я имел случай беседовать, через того же медиума, с тем же предполагаемым лицом и спросил его, не может ли он сообщить мне какой-нибудь другой факт по астрономии, доселе неизвестный. В то время у меня был телескоп с четвертьдюймовым объективом, при пяти футах фокусного расстояния. Мне было сказано, что у планеты Марс есть два спутника, которых никто еще не видал, и что при благоприятных обстоятельствах я мог бы открыть их. Я воспользовался первым случаем, чтобы отыскать их, но это мне не удалось. Я сказал трем или четырем приятелем, вместе со мною занимавшимся так называемыми спиритическими явлениями, об этом сообщении, и мы уговорились молчать, так как не имели доказательства его верности и могли бы только подвергнуться осмеянию. Будучи в Индии, я упомянул об этом сообщении г. Синнету, но когда именно - не могу припомнить. Восемнадцать лет спустя я узнал, что эти спутники действительно существуют; они были открыты астрономом в Вашингтоне в 1877 году.»

1 Это не притягивание, а каталептическое состояние, которое я неоднократно наблюдал над женой своей по окончании писания. -А.А.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Hosted by uCoz