Письмо XLV

СВЕРХЧЕЛОВЕК

1 июня 1915

   В одной из верхних сфер астрального мира — не в самой сфере чистого разума, но очень близко к ней — я встретил прошлой ночью человека, который прохаживался туда-сюда, опустив в раздумье голову.
   — Что тебя тревожит, друг? — спросил я, приблизившись к нему.
   Он прекратил свои беспокойные метания и посмотрел на меня.
   — Кто ты? — спросил он равнодушно.
   — Я — судья, — ответил я.
   В его глазах показался интерес.
   — Ты, должно быть, откликнулся на зов моей мысли, — сказал он, — потому что мне действительно нужен судья.
   — Ты хочешь, чтобы я вынес о ком-то свое суждение? — спросил я, с трудом удерживаясь от улыбки после его странных слов.
   — Да, я хочу, чтобы ты вынес свое суждение обо мне.
   — И какое же преступление ты совершил?
   — Я совершил — если, конечно, это — преступление, а об этом ты мне как раз и должен сказать — в общем, я виновен в том, что вел нацию к её собственной гибели.
   — Изначально со злым умыслом? — поинтересовался я.
   — Возможно и так, — ответил он, — но не в том смысле, в каком подразумеваешь это ты в своем вопросе. Я никогда не думал, что у них хватит духу поверить мне.
   — Ты пробуждаешь мое любопытство, сказал я. — Кто это — "они"? — и в чем именно они не должны были тебе верить?
   — Это немцы, — ответил он, — немцы, которых я презирал. И они поверили моей теории, что человек становится сверхчеловеком, если делает только то, что ему хочется.
   — А отстающих забирает себе дьявол?
   — Да, отстающих забирает дьявол.
   Он вперил в меня свой угрюмый взгляд, а я ждал продолжения его слов.
   — Что за народ эти немцы! — сказал он наконец. — Что бы они не делали, они берутся за дело слишком серьезно. Им нельзя доверять никаких великих истин.
   — Похоже, что они действительно разобрали твое учение по косточкам, — согласился я.
   — Я хотел сделать из них богов, — пожаловался он, — а вместо этого превратил их в дьяволов.
   — Только Богу под силу творить богов, сказал я, — возможно, ты был слишком честолюбив.
   — М-да! Возможно, я был слишком доверчив.
   — Скрытность гораздо безопаснее, — подхватил я, — ты рассказал им слишком много.
   — Или, может, слишком мало.
   — Сколько это составило томов?
   — Спроси об этом у библиотекарей. Только не иностранцев — те всё время составляют из них сборники, чтобы угодить читателям.
   — А чем я могу тебе помочь? — спросил я.
   — Рассуди меня.
   — А почему ты сам себя и обвиняешь, и защищаешь?
   — А кто еще может обвинять или защищать меня?
   — Тогда начни с обвинения.
   — Я совратил целый народ и привел его к катастрофе.
   — Поясни подробнее.
   — Я хотел излечить их от мягкотелости, следуя за мной с присущей им обстоятельностью, они могли бы стать полностью твердыми; ни сердца, ни внутренностей.
   — Продолжай, — попросил я.
   — Я проповедовал сверхчеловеческое. А они поступали как недо-люди.
   — Пока что, — прервал его я, — ты обвиняешь только их, а не себя.
   — Но как же я моту обвинять себя, не обвиняя их? — возразил он.
   — Тогда и я попробую спуститься на ступеньку ниже и поговорить с тобой, как человек с человеком.
   — Хорошо, что ты не сказал — как душа с душой.
   — Ну, с меня достаточно и человека! Как я уже говорил, ты был слишком честолюбив.
   — Да, слишком честолюбив для человека; я слишком устал от людей и слишком любил то, чем мог бы стать человек!
   — Похоже, мы уже перешли к защите, сказал я.
   — Из тебя еще не выветрился судейский дух, — проворчал он.
   — Ты ведь сам просил меня быть твоим судьей.
   — Да, это так.
   — Мне жаль тебя, — сказал я.
   Он улыбнулся снисходительно-грустной улыбкой.
   — Похоже, у тебя есть и сердце и душа, — сделал вывод он.
   — А ты слишком долго был один, — отозвался я, — ты растерял свое былое красноречие. Может, позволишь мне и обвинять, и защищать, и судить тебя? Ты сможешь прервать меня, когда захочешь.
   — Хорошо, — согласился он.
   — Ты был рожден под беспокойной звездой, — начал я. — Ты стремился следовать за героями; но они разочаровывали тебя тем, что были людьми. Тогда ты сделал своим героем себя, но это принесло тебе самое большое разочарование.
   — Кажется, ты всё обо мне знаешь.
   — В том и заключаются слава и позор твоего величия, что каждый знает о тебе всё.
   — Я не согласен с этим! Всего обо мне вы не знаете.
   — И чего же мы не знаем?
   — Вы не знаете, как я любил человека!
   — Но ты говорил о нем с презрением.
   — Потому что он мог бы вырасти до сверхчеловека.
   — О, да! Чтобы топить детей на "Лузитании", прорубать себе путь через Бельгию, растерять всех своих друзей и стать проклятьем для всей планеты!
   Он поднял палец, останавливая меня.
   — Ты говоришь сейчас не обо мне, а о немцах, — сказал он.
   — Но они — единственные, кто довел твою философию до ее логического завершения.
   — И поэтому ты смеешься надо мной?
   — Я вовсе не смеюсь над тобой. Я только излагаю факты. Это ты посмеялся над ними и чуть было не привел их к гибели.
   — Но я всего лишь проповедовал сверхчеловеческое.
   — Настолько выше человека, что человек тебя просто не понял.
   — Разве это моя вина?
   — А чья же еще?
   — Может быть — их?
   — Ничего подобного. В тебе было слишком много ненависти. И ты научил их ненавидеть человека.
   — Я учил их ненавидеть всё то, что ниже сверхчеловеческого.
   — Но ведь и сам человек — ниже сверхчеловеческого. Значит, ты научил их ненавидеть самих себя.
   — Но и каждый из них — тоже был ниже сверхчеловека!
   — Зато теперь каждый попытался им стать. Ты научил их этому. Они вообразили себе, что уже стали сверхлюдьми, стали выше добра и зла. Ты учил химии малых детей, и они взорвали свою всемирную колыбель.
   — Я только хотел, чтобы они знали.
   — Но начинать следовало с азбуки.
   — А что бы ты назвал азбукой сверхчеловеческого? — спросил он.
   — "А" — это любовь, "Б" — смирение, "В" — истина.
   — Но почему же тогда я не научил их ни любви, ни смирению, ни истине?
   — Потому что ни любви, ни смирения, ни истины ты не знал.
   — Я не знал любви?!
   — Да, любви ты не знал.
   — И я не знал смирения?!
   — Твое высокомерие стало притчей во языцех.
   — И я не знаю истины?!
   — Тебе известна только половина истины, а половина истины — это еще не истина, так же как половина яблока — это еще не яблоко.
   — Не хочешь ли ты сказать, что мое учение было ложным?
   — И величайшей ложью в нем было то, что они могут превратиться в сверхлюдей, когда они еще не готовы к восприятию сверхчеловеческого.
   — Но человек должен возвыситься!
   — Человек должен возвыситься над самим собой, а не над другими. — ответил я. — Чувствуешь, в чем разница?
   — Чему же мне следовало их учить?
   — Тому, что сверхчеловеческое — это слуга человека, а не обидчик и не тиран.
   — Но они бы не поняли.
   — Не будь столь самоуверен. Ведь нашлись же немногие, которые поняли Сына Человеческого.
   — А, ты о нем!
   — Которого ты отверг.
   — Но он учил людей быть рабами!
   — Кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом.
   — Ну, если ты хочешь цитировать Писание ...
   — Я цитирую Сверхчеловеческое.
   — Значит, ты полагаешь ...
   — Я полагаю, что ты отверг единственный хорошо известный пример своего собственного идеала.
   — И ещё ты думаешь ...
   — Да, я думаю, что ты сошел с ума, потому что слишком поздно понял, что твое учение ложно. Я думаю, что ты просто не нашел в себе достаточно мужества, чтобы опровергнуть свои собственные выводы и тем самым возвыситься над самим собой; возвыситься над собой и в самом деле стать Сверхчеловеком.
   — Так ты думаешь, что я всё знал?
   — Я знаю, что ты знал. Я знаю, что Он явился к тебе в видении, что ты сам понял, в чем была твоя ошибка, и что ты так и не смог принять свое новое понимание, потому что оно пришло к тебе слишком поздно.
   — Ты знаешь слишком много, — сказал он.
   — Ты просил меня быть твоим судьей, напомнил я ему.
   — Но не палачом.
   — Ты сам стал себе палачом и палачом своего народа.
   — Моего народа! — презрительно процедил он.
   — Я же говорил, что ты не знал любви! — напомнил я ему.
   — И что ты мне теперь прикажешь делать?
   — Возвращайся на землю и учи людей тому, как человек может превзойти самого себя. Возвращайся на Землю и учи людей следовать за Сыном плотника, отвергнуть которого ты их призывал. Вернись в Германию и опровергни самого себя.
   — Как же я смогу вернуться?
   — В другом теле, конечно же, в чистом и здоровом теле, чистоту которого тебе придется поддерживать.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ты сам прекрасно знаешь, что! Я ведь говорил тебе, что ты не знал Любви. Ты знал только привередливость, чванство и стремление произвести сенсацию.
   — Ты задал мне трудную задачу, — сказал он.
   — Вечность — штука долгая, — ответил я. И к тому же новой Германии потребуется твоё новое учение.
   — Должен ли я благодарить тебя? — спросил он.
   — Не обязательно. Это я благодарю тебя за то, что ты не опротестовал мой приговор.
   — Доброй ночи, — сказал он.
   — Доброй ночи, — повторил я. И душа Фридриха Ницше удалилась. Может быть, к вратам перерождения?