VIII. Сообщение фактов, не известных пи медиуму, пи присутствующим.
    Мы переходим теперь к рубрике фактов, для объяснения которых сам г. Гартман «считает неизбежным прибегнуть к метафизическому, сверхчувственному объяснению»; речь идет о «передаче представлений на большие расстояния и о настоящем ясновидении» (с. 102). Но совсем непонятно, какую связь желает установить г. Гартман между этими фактами и спиритизмом? Говоря о передаче представлений на большие расстояния, он утверждает, что «спиритизм по отношению к этому предмету не представляет никакого материала» (с. 91); говоря о ясновидении, он старается объяснить его: для одной части фактов - «некоторым чувственным восприятием», или посредством «особого сенситивного ощущения» (с. 93); таковы факты «личных эманации, или людей, или животных, напр.: ощущение присутствия кошки, хотя ее никто и не видит; указание между многими стаканами воды того, в который магнетизер погружал палец; указание произвольно поставленного часа на спрятанных в ящик часах; прочитывание никому неизвестных изречений, заключенных в орехе; прочитывание слова, прикрытого пальцем наугад; написание непосредственным письмом какой-нибудь наугад указанной страницы в закрытой книге; определение сомнамбулом по пряди волос болезни отдаленного, чуждого ему лица; видение, вызываемое прикосновением слонового зуба или сухой крови» и т. п. (с. 93-95); для другой части фактов - «соотношение (rapport) устанавливается не сенситивным, чувственным восприятием, а интересом воли, напр.: сильною любовью, дружбой, патриотизмом или тоскою по родине» (с. 95); «таковы факты: видение на расстоянии особенных событий, как-то: пожаров, землетрясений, войны» (с. 95); предузнавание будущего; предвидение случаев смерти с несущественными подробностями или видением самой погребальной процессии; предвидение пожара в данном месте, вызываемого случайностью» (с. 95-97).
    Все эти явления, за исключением чтения без посредства глаз, и в особенности явления последней категории, приписываемые Гартманом «чистому ясновидению» (с. 97), имеют очень малое отношение к спиритизму; они принадлежат к разряду «явлений двойного зрения» и магнетического ясновидения. Г. Гартман нисколько не определил, какие спиритические сообщения должны быть объяснены ясновидением; он не останавливается ни над каким примером, не входит ни в какие подробности приложения своей теории. Нам остается, следовательно, предположить, что это все те факты, которые не могут объясняться ни гиперэстезией памяти, ни чтением мыслей, ни передачей представлений. Поэтому мы должны посмотреть, в чем состоят эти явления и насколько гипотеза г. Гартмана соответствует условиям ее применения. Начнем с единственных фактов, на которые Гартман намекает и ясновидение которых он объясняет «некоторым чувственным восприятием».
    а) Зрение без посредства глаз (в темноте или замкнутом пространстве).
    Факт зрения без посредства глаз был положительно доказан опытами в области сомнамбулизма; что это некоторого рода ясновидение, это очевидно; но теория ясновидения, предложенная Гартманом, единая ли возможная и приложима ли она одинаково ко всем фактам? имеем ли мы надобность всегда прибегать к «всезнанию абсолютного духа» (с. 99) что, в сущности, то же самое, что прибегать к божеству in extremis (в крайних случаях)?
    Чтобы ориентироваться в этом вопросе, нам нужно возвратиться к некоторым физическим явлениям медиумизма или, вернее, к одной особенности этих явлений, к той именно, что они могут происходить в полной темноте с совершенной точностью. Так, напр., на сеансах физических явлений принято сидеть в полной темноте, условие это даже существенно для большей части этих явлений; а на этих сеансах, как известно, музыкальные инструменты летают над головами присутствующих, никогда их не задевая; большие музыкальные ящики, носясь по воздуху, опускаются на головы сидящих тихо и верно; когда присутствующих трогают руки, это делается без малейшего нащупывания и часто согласно выраженному ими желанию; становится ясным, что сила, производящая эти явления, видит в темноте так же хорошо, как мы видим при свете. Мне случалось несколько раз тайно проверять этот факт; так, на темном сеансе у г. Эверитта, в Лондоне, один из невидимых деятелей, Джон Уат, имел обыкновение долго разговаривать прямо голосом через картонную трубку, положенную на столе; он держал ее на высоте нескольких футов над столом, и голос его раздавался оттуда; так как мы сидели вокруг стола в полной темноте, не делая руками цепи, то я поднял правую руку свою кверху, мысленно пожелав, чтобы она была тронута сверху трубкой; никто не знал ни о моем намерении, ни о моем движении, но едва только я поднял кверху руку, трубка несколько раз похлопала меня по концам пальцев. В другой раз на темном сеансе с мисс Кэт Кук мы сидели, держа руки в цепи; так как рука моя не была свободна, то я только поднял указательный палец кверху, пожелав, чтоб до него дотронулись; никто не знал о моем опыте, и остальная часть руки оставалась неподвижна: немедленно два пальца схватили мой ноготь и пожали его. В наших опытах с Бредифом, в то время когда он, сидя за занавеской, находился в трансе, я очень часто пробовал приложить руку к какому-нибудь месту занавески, и немедленно с другой ее стороны, в темном пространстве, пальцы похлопывали по моей руке или охватывали ее через занавеску. Комната, в которой мы сидели, находилась в полутьме, и видеть сквозь суконную занавеску движение и место моей руки для обыкновенного глаза - вещь невозможная. Если б мое желание могло быть узнано мысленной передачей, то этого было бы недостаточно для точного знания места, где находилась рука или палец. Интересный опыт в этом роде состоит в том, чтобы нарисовать на бумаге какую-нибудь фигуру и положить эту бумагу на стол вместе с ножницами. Слышно, как в темноте ножницы режут бумагу и потом фигура оказывается отчетливо вырезанной. Подобные опыты были проделаны с Эглинтоном у нас, в Москве, г. Ярковским (см. в «Light», 1886, р. 604, «Интересный случай видения и различения фотографии в темноте»). Непосредственное письмо, происходящее в темноте в закрытом или открытом пространстве, известно, так же как и чтение. Не мало опытов было проделано в этом направлении, включая и чтение чего-либо, не известного присутствующим. См. также электрические опыты Варлея в темноте («Отчет Диал. Общ.», т. II, с. 115 моего нем. изд.).
    Г. Гартман достаточно говорил об этих явлениях; их физическую сторону он объясняет нервной силой медиума, а их умственную сторону - сомнамбулическим сознанием; но что касается собственно действий и видения в темноте, он не остановился над этою особенностью явления и не объясняет ее. Можно было бы предположить, что эта способность видения в темноте - одна из необычайных принадлежностей сомнамбулического сознания; но теперь надо заключить, что это не так, ибо в противном случае г. Гартман не пытался бы объяснить ясновидением тот факт, «когда магнетизер ставит палец на какое-нибудь слово в газете, не зная его сам, а сомнамбул узнает его» (с. 94) - это опыт Крукса с дамою, писавшею планшеткой («Ps. St.», 1874, S. 209), и такие случаи, как «списывание наугад указанной страницы в закрытой книге» (с. 94); подобные случаи для теории г. Гартмана не должны бы быть затруднительнее других, ибо нервная сила проникает вещество без затруднения (см. опыты Цольнера с писанием и оттисками между двух досок) и медиум, находясь в трансе, за занавеской, видит очень хорошо присутствующих и предметы, приводимые им в движение согласно своим галлюцинациям; следовательно, видеть сквозь палец или в закрытой книге нисколько не труднее и, в сущности, сводится к зрению в темноте или без посредства органов зрения.
    Как бы то ни было, очевидно, что происхождение этих явлений в темноте обусловливается некоторою степенью ясновидения, и надо это объяснить. Нам предстоит выбирать между двух теорий: по г. Гартману, это - способность «абсолютного знания, принадлежащая индивидуальной душе» (с. 99-100); способность, которая в конце концов есть только «функция абсолютного субъекта» (с. 99). Таким образом, когда нервная сила в темноте вырезывает фигуру, нарисованную на бумаге, или из нескольких цветных карандашей, положенных между двух грифельных досок, выбирает для письма карандаш указанного цвета - ясновидение, потребное для этого действия, есть «функция абсолютного субъекта!» Но по теории, которая допускает существование в нас индивидуального трансцендентального субъекта, физическое действие на расстоянии производится раздвоением или проекцией члена организма трансцендентального субъекта, и зрение в темноте есть только одна из его функций, ибо его способности постижения именно трансцендентальны, не будучи для этого функциями абсолютного. Эта теория представляет для явления естественную причину, простую и рациональную, и не впадает в «сверхъестественное», прибегать к которому Гартман считает неизбежным (с. 102).
    Что способность ясновидения, о которой идет речь, не есть функция абсолютного, но органическая трансцендентальная, более или менее несовершенная, смотря по качеству этого организма, это может быть констатировано рядом постепенных опытов, исключающих мало-помалу возможность объяснения другими гипотезами.
    Я сделал в этом направлении несколько опытов довольно интересных. Десять лет тому назад мне довелось иметь целый ряд медиумических сеансов в самом тесном семейном кружке, состоявшем всего из трех лиц: моей родственницы - пожилой дамы, моего близкого родственника - молодого человека и меня самого. Целью были не физические явления, которых я видел достаточно, а умственные для суждения о них по существу. Вопрос о подделке для меня лично не существовал; поэтому и способ экспериментирования был самый примитивный, удающийся в значительном большинстве случаев: на картон наклеена печатная азбука; лежащая на нем маленькая дощечка, с одного конца заостренная, служит указкой; участвующие кладут на нее руки, она приходит в движение и указывает буквы. Помянутые родственники мои никогда до этого в качестве медиумов не упражнялись; это была первая попытка; я посадил их за столик, не зная, выйдет ли что; в результате они оказались медиумичными; сперва получались наклоны стола, и произносимые буквы указывались этим путем; но так как этот способ крайне мешкотен, то мы перешли ко второму. Сам же я нисколько не медиумичен, и потому мое участие состояло только в том, что, сидя за другим столом, я записывал буквы, которые мне диктовали.
    Сеансы эти в общем результате, дали очень интересный материал. Очевидно, вся цель сидений состояла в том, чтобы выяснить, насколько получаемые так называемые «сообщения» могут быть отнесены к нашей собственной бессознательной деятельности или требуют допущения участия посторонней разумной силы. Получалось не мало вздору, иногда и ничего не получалось, но были и весьма замечательные вещи. Некоторые из сообщений я напечатал в своем журнале «Psychische Studien», под заглавием «Филологические загадки, заданные медиумическим путем». Здесь же желаю рассказать опыт, представляющий загадку психофизиологическую. От времени до времени нам приходилось получать сообщения, которые резко отличались от других как по умственному содержанию, так и по складу речи и по способу правописания: неизвестный автор их вскоре стал опускать твердый знак, двойные согласные, заменять древнеслав. простым е и вообще упрощал свое писание до возможности. Допытываясь, с чем мы тут имеем дело, мы постоянно получали ответы как бы от самостоятельной личности, которая, однако ж, назвать себя никогда не хотела. Хотя предполагаемый собеседник наш всегда иронически относился к моим попыткам выяснить индивидуальность проявляющейся разумности, но он, тем не менее, не отказывался от предлагаемых мною опытов. Теперь все эти сеансы напечатаны в издании моем: «Материалы для суждения об автоматическом письме» (СПб., 1899). Так, однажды, на сеансе 10 марта 1882 года, я спросил его (см. с. 33):
    - Видите вы нас? -Да.
    - Видите и буквы азбуки? -Да.
    - Нашими глазами или своими?
    - Вместе.
    - А если медиумы закроют глаза, будете ли вы в состоянии видеть буквы?
    - Это все равно; немного труднее.
    - Есть у вас свой особый орган зрения? - Медиумы, державшие правые руки свои на дощечке, закрывают глаза свои. Дощечка приходит в движение, я слежу за ней, не дотрагиваясь ни до нее, ни до стола; складывается совершенно правильно:
    -Есть.
    - Какой же это орган - телесный? - Медиумы опять закрывают глаза; указка указывает ряд букв, но слова сложить я не мог; азбука приходилась мне навыворот; я подошел к столу с другой стороны и попросил повторить; движения указки повторились те же самые, но слова я все-таки схватить не мог. Попросил медиумов открыть глаза, а собеседника нашего повторить слово, и сложилось:
    - Конечно. (Оказалось, что дощечка до к не доходила, останавливалась на и, и это сбивало меня. На подобных сеансах очень часто случается, что дощечка от быстроты или иной причины не доходит до требуемой буквы; то же самое замечается и при выстукивании буквы ножкой стола.)
    Многочисленные опыты в этом роде были проделаны проф. Гером («Опытное иссл. спир. явл.» СПб., 1889); он построил такие снаряды для сообщений, что медиум не мог видеть алфавита. Я сам на первых моих спиритических сеансах пробовал то же самое: во время получения сообщения посредством картонного алфавита, лежащего на столе, я поднимал картон вплоть к своему лицу и продолжал указывать буквы, так что никто, кроме меня, не мог их видеть, и, тем не менее, сообщение продолжалось по-прежнему. Мне недавно попался опыт подобного же рода в XI ч. «Трудов Лонд. Общ. псих, иссл.», с. 221, где для большей осторожности, когда глаза медиума были завязаны, пустили в ход другой алфавит, которого медиум до этого не видал, с буквами в разбивку. Результат был тот же.
    Во всех этих случаях есть, однако, глаза, которые видят, - глаза присутствующих. Можно предположить, что медиум действует посредством бессознательной, телепатической передачи букв, которые видят присутствующее; но это предположение неверно, потому что присутствующие видят только совокупность всех букв и их внимание направляется па одну букву только тогда, когда она уже указана медиумом; но если допустить даже, что сообщение буква за буквой передается бессознательно мозгом одного из присутствующих, то это могло бы привести только к мысленному чтению со стороны медиума; он мог бы повторить эти буквы, но это не помогло бы ему найти и указать эти буквы на печатном алфавите; некоторый процесс ясновидения, во всяком случае, необходим. В моем опыте, напр., я взглядывал на алфавит только тогда, когда указка останавливалась на какой-нибудь букве.
    Продолжаю рассказ об этих опытах. Их надо было проделать так, чтобы исключить возможность участия каких бы то пи было глаз. Я воспользовался первым удобным случаем, чтобы довести их до конца, и на сеансе 28 апреля обратился к нашему собеседнику с такими словами:
    - По поводу вашего зрения рождаются недоумения и вопросы. Вы говорили, что сами видите, не нуждаетесь в чужих глазах; с первого раза небольшая проба удалась; во второй же раз опыт с азбукой, даже при открытых глазах одного медиума, не удался. Вот это ваше независимое зрение крайне желательно проверить. Позвольте предложить такой опыт: я возьму из кошелька несколько монет, не считая их, и положу, напр., позади стула одного из медиумов. Таким образом, никто не будет знать их числа. Можете ли вы указать это число?
    - Завяжите им глаза, попробую.
    - Что именно?
    - Показывать буквы (глаза завязаны, я слежу за указаниями и записываю буквы).
    - Говори что нибтдь бтгторвычаеь, довольно с вас, можно и лучше, что вам и говорил заранее.
    - Сначала и под конец у вас шло совсем хорошо, так не можете ли поправить; третье слово, очевидно, пибудъ, а потом? (Дощечка тронулась -)
    - бтду.
    - Очевидно, буду; далее...
    - Отвелась (и когда я прочел вслух, было указано на ч).
    - Значит, «отвечать»? -Да.
    Сличая, можно ясно проследить, что и прежде складывались те же самые слова, - буду отвечать, - но неудачно. Снимаю повязку с глаз медиумов.
    - Это уже весьма удовлетворительно. Но надо поставить опыт так, чтоб никто из нас не видел предмета опыта. Поэтому возвращаюсь к монетам за стулом. Можете увидеть их?
    - Труднее.
    Троекратная попытка не увенчалась успехом: складывалось - семь, девять, пять - и каждый раз было неверно.
    - Это странно! Буквы на столе видите, а монеты на стуле не видите?
    - Пространство между ними более всего в распоряжении моем; завяжите им глаза и положите ваши деньги на этот стол.
    Завязываю медиумам глаза широкой повязкой, захватывающей и нос. Закрывши свои глаза, вынимаю из кошелька наудачу несколько монет и кладу их ощупью, не считая, на дальний край картона, на котором была наклеена азбука (точнее, это была картонная шашечница), закрываю себе глаза рукою так, чтобы видеть только азбуку, и начинаю следить; складывается: шдыъ, и опять шдр...
    Попытки сложить слово правильно, очевидно, не удавались. Тогда, не глядя на монеты, я прикрыл их брошюрой, и мы все открыли глаза.
    - Укажите теперь.
    - Шесть.
    Я отнял брошюру. «Шесть», - вскрикнули мы в один голос. Но потом оказалось, что было семь, так как два гривенника лежали друг на дружке; я клал монеты сразу, чтобы при этом невольно не сосчитать их; так, что, ошибка необходимо вытекала из самого расположения монет. Теперь оказалось, что и при завязанных глазах все указывалось шд, даже шдр, т.е. шее - очевидная попытка сложить шесть.
    Повторили опыт. Завязал медиумам глаза. Точно так же не глядя, взял и положил на стол несколько монет и, закрывшись от них, стал следить за указаниями азбуки; складывается совершенно правильно:
    - Разложите лучше. (Провожу по монетам ребром ладони, чтобы друг на дружке не лежали; складывается...)
    - Опять шесть.
    Смотрим - верно!.. Еще раз. Диктуется при открытых глазах:
    - На лист белой бумаги положите.
    Опять завязываю медиумам глаза, кладу бумагу и монеты на нее таким же образом и спрашиваю:
    - Хорошо разложил?
    - Хорошо, семь!
    Смотрим с возрастающим любопытством. Браво, верно!
    - Положите часы, - говорит наш собеседник. - Беру с моего стола стоячие часы с будильником и ставлю их, спинкой ко всем нам, на столик, за которым сидели медиумы.
    - Хотел карманные; положите их горизонтально.
    Догадываюсь из этого, что их надо положить стрелками вверх; поэтому опять завязываю медиумам глаза и кладу часы горизонтально, не глядя, разумеется; проходит четверть минуты; указывается, записываю:
    - Без пяти шесть.
    Смотрим - верно и неверно. Стрелка будильника показывала шесть, а минутная и часовая на том же циферблате были на одиннадцати, и выходило как будто - без пяти шесть.
    - Попробуем теперь карманные, как вы хотели.
    - Положите на бумагу.
    Повторяется та же процедура, я кладу часы свои не глядя. Четверть минуты проходит и складывается:
    - Четыре минуты двенадцатого. Смотрим: пять минут двенадцатого.
    - Значит, когда вы смотрели, было четыре минуты, одна минута ушла на складывание?
    -Да-
    - Положите деньги, мелочь, сосчитаю; будет финал, я
    утомлен.
    Завязываю медиумам глаза, кладу несколько серебряной мелочи не глядя. Складывается:
    - Рубль серебра.
    Смотрим, верно. Было четыре пятиалтынных, один двугривенный и два гривенника.
    - Как было сложено, - переспросил я у медиумов, - серебром или серебра? - И тотчас указка сложила:
    - Конечно, не серебром, было бы неверно.
    Прежде чем перейти к критической оценке полученных результатов, я закончу этот ряд опытов теми объяснениями, за которыми я обращался к тому же источнику.
    На сеансе 5 мая, когда мы имели дело с тем же собеседником, я, между прочим, сказал ему:
    - По поводу наших опытов с монетами я имею сделать вам два вопроса: 1) вы говорили, что видите сами, имеете свой орган зрения и т.д., между тем из опытов наших следует заключить, что вы в зависимости от каких-то наших условий; 2) в чем состоят эти условия?
    - Ответ на первый: я говорил, что вижу сам; я говорил: одно дело видеть самому, другое вам передать, я говорил: его глаза нужнее; сума (сумма): отдельные наши восприятия, в том числе и зрение, самостоятельны и независимы от вас, но потому-то и качественно и количественно разнятся от вашего; чтобы поделиться, нужна ассимиляция; и помимо того для всякого общения общение нужно. На второй - в чем оно состоит? Сфера моей деятельности в общении с вами, конечно, ограничена; вспомните теперь, куда вы клали, и что она заслоняла его. (Толкуем про себя и поясняем, что посредница сидела перед посредником, а деньги были положены на скамейку, стоявшую позади посредницы, и, следовательно, ее тело заслоняло их). Недурно: сфера же круглая, так ск(азать), и должна быть без перерыва, т.е. от него исходить и замыкаться.
    Читаю вслух записанное; недоумеваем.
    - Не ясно! ведь и не шутка; ну представьте себе, я хочу вступить с вами во внешнее общение; самое удобное воспользоваться им (т.е. посредником); вокруг него есть, т.е. (так сказать), его атмосфера, наиболее духовная часть каждого; мне предстоит, с.б. (стало быть), действовать вот уже под условием протяжения его атмосферы; потом круг этот должен быть замкнут, т.е. беспрерывен, как я сказал; перед ним сидит она, вот вам периферия.
    - Итак, чтобы видеть, вообще, вы связаны медиумическими условиями?
    - Никакими! Да что же вы про это знаете? т.е. пока я вас по-своему и для себя вижу, мне ничего не нужно, что ясно, даже очень; раз я хочу для вас вполне и по-вашему не только увидеть, но и с вами поделиться, другое дело1.
    - Еще один вопрос: для чего потребовали вы тогда белую бумагу?
    - А это личное условие; бывает иногда и у вас такое чувство, что так увижу лучше, а у нас чаще.
    Перечитывая теперь это объяснение, я вижу, что оно относится до тех случаев, когда монеты были заслонены телом одного из сидящих; поэтому, вероятно, было потребовано, чтобы я и часы клал горизонтально циферблатом вверх, ибо в противном случае корпус их точно так же заслонял бы стрелки. Но ведь и собственные веки медиумов, будучи опущены, и, сверх того, платок, которым глаза их были завязаны, точно так же заслоняли азбуку, монеты и часы - точно так же представляли «периферии»; почему же эти преграды не мешали? В то время я не догадался этого спросить.
    Я очень хорошо понимаю, что подобная простая повязка на глазах, как бы она ни была тщательно и добросовестно сделана, нисколько не может служить доказательством абсолютного исключения всякого участия естественного зрения: даже гораздо более сложные повязки не могут служить этим доказательством и дают все-таки место для разных ухищрений. Все значение передаваемых здесь опытов основано на нравственном убеждении в их неподдельности. Мы делали их не для показа; мы лично были заинтересованы в разрешении нами самими поставленной задачи; и если глаза и завязывались, то это было единственно для того, чтобы оградить самих себя от невольного, хотя и самого ничтожного поднятия век; при повязке же потребовалось бы для зрения умышленное действие, приноровка.
    Что же доказывают эти опыты? Кто же тут читал, считал, указывал время? Весь интерес сосредоточивается на том: было ли это результатом нашей или какой бы то ни было бессознательной деятельности или, наоборот, сознательной, и в таком случае чьей?
    Если признать верным то положение, что «бессознательное не нуждается ни в одном из органов сознания» (как однажды выразился наш собеседник), а логически нельзя не признать его абсолютно верным, - Гартман даже определяет бессознательное как «всеведущее, всевидящее и непогрешимое», - то представляется непонятным, почему это бессознательное не видит вещей, положенных так, что и участвующие в сеансе не могли бы их видеть при открытых глазах; непонятно, почему оно может обусловливаться известным «пространством» и «периферией»; еще менее понятно, почему, когда условия пространства удовлетворены, зрение остается тем не менее неясным, что доказывается ошибками в складывании букв, - ошибками не бессмысленными, а, так сказать, осмысленными, ибо указка в этих случаях всегда останавливалась около искомой буквы; еще страннее ошибки с часами и монетами: две монеты, лежащие одна на другой, принимаются за одну; стрелка будильника - за часовую; а часовая и лежавшая на ней минутная - за одну минутную - все это такие ошибки, которые свойственны только недостаткам действия какого-нибудь органа зрения. Поэтому мне представляется правильным заключить, что мы имеем здесь дело не с какою-нибудь бессознательною способностью нашего мозга, не нуждающеюся ни в каком органе, но со способностью сознательною, нуждающеюся в каком-нибудь органе зрения. Но как наша сознательная деятельность и сознательное отправление наших обычных органов зрения при данных условиях устранены, а факт зрения налицо, то представляется основание предположить, что в данном случае проявляется посторонняя сознательная деятельность, принадлежащая какому-либо иному организму, т.е. организму нашего трансцендентального субъекта.
    Пойдем далее и мы найдем другие случаи, где «периферия» уже не представляет препятствия к проницанию зрения. Так, проф. Гер пробовал брать карты, «вынутые наугад из колоды, и класть их позади медиума и самого себя, так что название карты не могло быть известно ни одному смертному; в некоторых случаях они назывались правильно, в других, с переменою сообщающейся личности, это не удавалось» (см. Hare. «Experimental Investigation», § 112, p. 33).
    Г. Капрон, автор книги «Modern Spiritualism», рассказывает следующее об одном из своих первых спиритических опытов: «Другой раз, будучи вместе с Исааком Постом из Рочестера, я попробовал сделать такой опыт: я взял из коробки в кулак несколько маленьких раковин и потребовал, чтобы было указано их число. Указали правильно. Так как я знал, сколько было раковинок в моей руке, то я проделал опыт иначе, чтоб устранить возможность всякого при этом участия моего сознания. Я захватывал целую пригоршню раковин, не зная их числа, и ответы все-таки получались правильные. Тогда я попросил г. Поста, который сидел рядом со мной, опустить свою руку в коробку, взять оттуда несколько раковин без счета и положить их в мою руку, которую я тотчас же сжал и стал держать так, чтобы никто не мог ее видеть. Число раковинок продолжало указываться совершенно верно. Мы повторили эти опыты еще несколько раз, и ответы получались всегда без малейшей ошибки» (с. 75).
    Здесь, по теории г. Гартмана, то передача мыслей, то вслед за тем скачок в абсолютное.
    Вот опыт г. Крукса:
    «Одна дама писала автоматически посредством планшетки. Я желал иметь доказательство того, что писавшееся ею не было делом бессознательной церебрации или какой иной деятельности мозга. Планшетка, по обыкновению, настаивала на том, что хотя она и приводится в движение рукою дамы, но проявляемая разумность принадлежит невидимому существу, для которого ее мозг все равно что музыкальный инструмент, посредством коего ее мышцы и приводятся в движение. Я обратился к этой разумной силе так: «Можете вы видеть находящееся в этой комнат?» - «Да», - ответила планшетка. «Видите ли эту газету и можете ли ее читать?» - спросил я, положив при этом мой палец на экземпляр «Тайме», лежавший на столе позади меня, но не глядевши на него. «Да», - ответила планшетка. «Хорошо, - сказал я, - если так, то напишите слово, которое теперь прикрыто моим пальцем, и я вам поверю». Планшетка пришла в движение. Медленно и с большим трудом было написано слово «однако же». Я обернулся и увидал, что слово «однако же» было накрыто концом моего пальца. Я умышленно избегал смотреть на газету, когда проделывал этот опыт, а для дамы не было никакой возможности, если б даже она и пыталась прочесть хотя единое печатное слово, ибо она сидела за одним столом, а газета лежала на другом, который загораживался моим телом» («Ps. St.», 1874, S. 200).
    Опыты Эглинтона с написанием заданной наугад строчки из указанной закрытой книги - известны.
    Первые опыты этого рода были проделаны в 1873 году медиумом М.А. Оxon'ом, о котором мы не раз уже упоминали. Они предпочтительнее всех прочих, как проделанные в интимном, домашнем кружке с целью собственного убеждения. Вот что мы читаем в «Спиритуалисте» (1873, с. 293; см. также «Spirit Identity» by М.А. Oxon, p. 79):
    «22 мая 1873 года медиум имел следующий сеанс, причем он сам писал вопросы, а ответы получались тем способом, который проф. Карпентер назвал бы бессознательной церебрацией, управляющей движениями руки.
    - Можете ли вы читать?
    - Нет, друг, не могу, но Захарий Грей и Р. могут. Я не в состоянии материализоваться и управлять элементами.
    - Здесь ли кто-нибудь из них!
    - Я одного из них приведу. Р. здесь.
    - Мне сказали, что вы можете читать. Так ли это? Можете ли читать книгу?
    (Почерк изменяется).
    - Да, друг, но с затруднением.
    - Не согласитесь ли вы написать для меня последнюю строчку первой книги «Энеиды»!
    - Подождите...«Omnibus errantem terris et fluctibus aetas».
    - Совершенно верно. Но я мог знать это. Можете ли вы пойти к полкам, взять предпоследнюю книгу на второй полке и прочесть мне последний параграф девяносто четвертой страницы? Я не видал этой книги, не знаю даже ее заглавия.
    «Я докажу кратким историческим рассказом, что папство - нововведение, постепенно возникавшее и развивавшееся после первых времен чистого христианства...»
    По справке, книга оказалась весьма курьезной, под заглавием «Rogers Antipopopriestian».
    Указанное выше место было приведено верно, исключая одно слово, вместо «рассказ» в книге стоит слово «отчет».
    — Как это я попал на такое подходящее изречение!
    - Не знаю, это было совпадение; слово изменено по ошибке. Я заметил, когда это произошло, но не хотел поправлять.
    - Каким образом вы читаете? Вы писали медленнее, порывисто и с остановками.
    - Я писал то, что я запоминал, и затем читал далее. Такое чтение требует особенного усилия и полезно только как доказательство. Ваш друг был вчера прав: мы можем читать, но только когда условия хороши. Будем опять читать и писать и потом скажем вам, из какой это книги, и рукою медиума было написано: «Поп, последний великий писатель этой школы поэзии - поэзии разума или, вернее, разума, соединенного с фантазией». Это написано верно. Идите и возьмите одиннадцатую книжку на той же полке. Она откроется вам на требуемой странице, прочтите и уразумейте нашу силу и дозволение, данное нам великим и благим Богом, чтобы доказать вам нашу силу над веществом. Ему подобает слава, аминь.
    Я взял указанную книгу, заглавие которой было «Поэзия, романизм и риторика». Открылась она на странице 145 и цитата была совершенно верна. Я перед этим в книгу не заглядывал и о содержании ее никакого понятия не имел».
    Здесь, как мы видим, феномен зрения без посредства глаз происходит при условиях абсолютных; но способность этого зрения, проявляющаяся у того же самого медиума и на одном и том же сеансе, не всегда одинакова: ее изменения соответствуют смене проявляющихся разумных сил, из коих некоторые признают за собою эту способность и доказывают ее, а другие заявляют, что не обладают ею, из чего должно заключить, что эта способность не всегда может быть приписываема трансцендентальному субъекту, условия деятельности которого в данное время оставались одинаковыми. Эта способность зрения сквозь вещество, сквозь непрозрачные тела принадлежит, по-видимому, судя по известным нам случаям, преимущественно медиумам универсальным, т.е. тем, медиумизм которых не ограничивается умственными проявлениями, но обнимает и явления физические. Проникновение материи принадлежит этому роду медиумизма, и отношения между этим явлением и зрением сквозь вещество очевидны. Мои опыты, напр., не дошли до этого, так как они происходили с лицами, коих медиумические способности были совершенно элементарны.
    Я приписал эту способность зрения трансцендентальному субъекту, ибо с него надо начинать объяснение, но, как мы увидим ниже, эта психическая индивидуальность может проявиться или в состоянии временного воплощения или вне его; это будет уже вопрос условий и подробностей.
    б) Знание фактов без посредства обычных чувственных орудий познавания.
    Здесь я могу упомянуть об одном из самых замечательных случаев на моих домашних сеансах - в том самом кружке из трех лиц, где был проделан упомянутый выше опыт зрения без глаз. Это тот самый кружок, в котором я получал сообщения, напечатанные мною в «Ps. St.» под заглавием «Из личного опыта. Филологические загадки, заданные медиумически» (1883, с. 547; 1884, с. 1, 49, 153, 564 и 1885, с. 49). Г. Гартман два раза цитировал эти опыты; тем более для меня нет повода говорить о них; но я займусь только последним, представляющим исключительную особенность. Так как этот опыт мой единственный в этом роде и я придаю ему особенное значение, то я должен воспроизвести его здесь со всеми подробностями. (См. «Материалы», с. 9.)
    На нашем 57-м сеансе, 10 февраля 1882 года, стол пришел тотчас же в движение. Была потребована русская азбука. Здесь надо сказать, что на 57-м сеансе мы придумали такой прием, который дал нам возможность значительно облегчить и через это расширить наши сообщения с невидимым собеседником. Вместо того, чтобы устно повторять весь алфавит для указания требуемой буквы, я предложил употребить картон, на одной половине которого я наклеил русскую, а на другой французскую азбуку; маленькая планшетка (дощечка), положенная на картон, служила указкой; картон лежал на маленьком столе, а оба медиума, сидя один против другого, клали правые руки на планшетку, которая вскоре приходила в движение и указывала требуемые буквы. Не начиная прямо с картонной азбуки, мы присаживались к столику только для того, чтобы убедиться более наглядно в наличности какого-нибудь влияния, и переходили к картонной азбуке уже после ясно выраженного требования.
    Таким-то образом на этом сеансе была потребована русская азбука. Из некоторых фраз мы узнали того нового собеседника, который проявился на последнем сеансе и никак не хотел себя назвать; его нельзя было не узнать по его остроумным выходкам и совершенно особенному способу выражаться. После нескольких русских фраз указка перешла прямо на французский алфавит и мне были продиктованы буквы. Не надо забывать, что я медиумически никакого участия в сеансе не принимал, что я сидел за особым столом и записывал буквы, диктуемые мне другими, но беседа велась мною. Вот записанные мною буквы:
    «Emekhabaccha».
    - Но в этом нет никакого смысла.
    - Ужели смысла нет?
    - Таких слов нет на французском языке.
    - Кто вам сказал, что это по-французски?
    - Скажите нам - по-каковски же это?
    - Не знаете - тем лучше, а вам следовало бы знать; по-русски значит «долина слез». Это ваше царство.
    - Это какая-нибудь новая мистификация?
    - Может проверить меня, кто знает по-еврейски.
    - Так это по-еврейски? -Да-
    444
    - Сложите то же слово русскими буквами.
    Здесь я должен заметить, что медиумы, диктовавшие мне буквы, не видя в них никакого смысла, не могли бы, разумеется, повторить их, а записанного мною они не видали; тем не менее было продиктовано совершенно правильно: «емекхабакка».
    - Скажите мне первое слово.
    - Емек.
    - Откуда эти слова?
    - Это очень известное изречение одного португальского врача-еврея.
    - Можете сказать мне его имя?
    - Кажется, Сардовий!
    - Никогда не слыхал.
    - Очень жаль.
    Тут возникло длинное философское собеседование, которое воспроизводить здесь излишне. Сеанс был на несколько минут прерван для чая; я воспользовался этим временем, чтобы разыскать в еврейском словаре сообщенные еврейские слова. Лет тридцать тому назад я несколько занимался еврейским языком, так что могу навести справку в словаре, и я нашел при корне «бака» («плакал») и выражение «эмек-хабака» («долина плача»). Я узнал из словаря, что это выражение встречается в Ветхом Завете всего один раз и именно в 83-м псалме, ст. 7. Оно было мне совершенно незнакомо, тем более что мои занятия еврейским языком ограничивались первой главой Книги Бытия и первыми десятью псалмами. Таким образом, цитата оказалась верной, только латинское правописание ее должно быть не «habaccha», a «habbaca».
    Что касается имени Сардовия, то я в своих биографических словарях его не нашел. Оба эти результата моих справок, один утвердительный, другой отрицательный, были, разумеется, сообщены моему маленькому обществу, покуда оно занималось чаепитием; покончив с ним, мы опять принялись за сеанс. Медиумы уселись за столик еще до моего прихода, и в ту же минуту, едва они положили руки на планшетку, им было сказано по-русски:
    - Посмотрите-ка в словаре В. Cardosio (при этом слове указка перешла на латинскую азбуку).
    В эту минуту я вошел, и мне передали сообщенное. Я присел и сказал:
    - Я сейчас справлялся - еврейская цитата верна.
    - Знаю, что верна и что справлялись; я вспомнил, что он не Сардовий, а Кардовий (и переходя на латинскую азбуку, указка показывает): Cardosiob, Кардозий - все сбиваюсь.
    - Что значить b?
    - Его имя - В. Cardosio. Очень известный в свое время ученый врач.
    - Но какое же это имеет отношение к еврейским словам?
    - Знаменитое мотто.
    Тут разговор опять перешел на философскую почву. Чтобы дать понятие о диалектике нашего собеседника, я приведу здесь некоторые из его ответов. Я спросил:
    - Не можете ли вы нам сказать, в какой форме вы обретаетесь?
    - Понимание сущности формы - ваша ахиллесова пята.
    - Я не спрашиваю про сущность, а про форму.
    - Да что, по-вашему, форма? - вот, по-моему, и спросить нельзя - живет или находится что-либо в форме, ибо форма - понятие, необходимое там, где речь идет о каком-либо бытии.
    - Я и не спрашиваю, находитесь ли вы в форме, а в какой именно?
    - Стало быть, вы спрашиваете о сущности формы, потому что я сказал, что форма - одно понятие, и вы согласились.
    Тут возник оживленный разговор между мною и проф. Бутлеровым (который на этот раз присутствовал при сеансе); я обвинял нашего собеседника в увертливости от прямого ответа. Планшетка пришла в движение:
    - Вникайте, я утверждаю, что форма есть понятие -это раз. Потом форма нужна для нас как понятие всюду там, где речь идет о чем бы то ни было существующем; и наконец, всякому бытию соответствуют свои понятия, в том числе и представление о форме, или, как сказал бы философ, о явлении.
    Этот странный собеседник всегда выражался иронически, почти с некоторым презрением к нашим сеансам; он особенно насмехался над нашими стараниями добиваться доказательств самоличности духа, утверждая, что это вещь недоказуемая. В наших с ним философских прениях он всегда имел верх над нами, поражал нас своей диалектикой, полной философского смысла и в то же время сарказма. Посетив нас раз двадцать, причем он каждый раз высказывал надежду, что мы поумнеем, он наконец перестал и являться, мотивируя это тем, что мы не умеем говорить с ним - в чем он и был прав.
    По окончании сеанса я поспешил опять справиться в словарях, и на этот раз справки оказались успешны. В «Nouvelle biographic universelle», изданной Дидо в 46 томах, я нашел следующее:
    «Cardoso (Fernando), португальский врач, родившийся в начале XVII столетия, умерший во второй его половине. Собственно, Силорико - отчизна этого странного человека, который приобрел себе большую славу как врач начиная с 1630 года. Он переселился в Испанию, в Мадрид, и пользовался там званием Phisico Major (старшего врача). Поистине было замечательно в жизни этого человека, что, будучи воспитан в христианской религии, он от нее отрекся, чтобы перейти в лоно иудейства, которого стал горячим ревнителем»... и пр.
    Итак, на этот раз наш собеседник «припомнил» хорошо. Фамилия и характерные черты верны, только имя не В.; но это не особенно важно. Что касается мотто, действительно ли оно принадлежит Кардозо, я выяснить не мог, ибо для этого надо было справляться в его сочинениях, а таковые в нашей Публичной Библиотеке вряд ли найдутся. Я об этом и не справлялся. Случай достаточно замечателен и без этой подробности («Ps. St.», 1885, S. 49-63).
    Объяснение, предложенное г. Гартманом для подобного факта, состоит в следующем: «Может случиться, что у кого-либо из присутствующих, вследствие возбуждения интереса в известном направлении, пробудятся в скрытом сомнамбулическом сознании воспоминания о прежде слышанных или виденных речениях на чужих языках; представления эти могут быть угаданы медиумом посредством чтения мыслей и непроизвольно написаны или указаны посредством стуков, причем бодрственное сознание упомянутого присутствующего вовсе не узнает в полученном результате своих собственных воспоминаний» (с. 88).
    Когда предшествующее было напечатано мною в «Ps. St.» в 1885 году и затем в конце 1888 года перепечатано в настоящем моем сочинении (на немецком языке), я мог смело утверждать, что предложенное г. Гартманом для подобного факта объяснение нисколько не подходит к данному случаю, так как никто из нас не слышал и не видел прежде подобного еврейского изречения. Но как раз, в декабре 1888 года, когда эта перепечатка была уже окончена, мой лейпцигский секретарь и корректор г. Виттих надумался сообщить мне, что загадка Кардозо разгадана, так как он еще в марте 1885 года случайно прочел в немецком журнале «Der Salon» (6-я тетрадь 1885 года) статью под заглавием «Поэзия поговорок и девизов», в которой, между прочим, упоминалось и мотто «Эмек Хабака», как принадлежавшее ученому португальскому еврейскому врачу Кардозио, причем была сделана ссылка на книгу Wichmann «Die Poesie der Sinnspruche und Devisen» (Dusseldorf, J. Voss., 1882). Я тотчас выписал себе эту книгу, и действительно, в самом конце ее, на с. 312-313, я прочел следующие строки:
    «Возвратимся на землю и закончим единственным на еврейском языке мотто ученого португальского еврейского врача В. Cardosio:
    «Emek habbacha».
    («О, долина слез!»)
    Теперь ясно, что продиктованное нам мотто было заимствовано из этой книги: все подробности тут налицо, особенно доказательно ошибочное имя В. Cardosio, которое было сообщено и нам вместо правильного F. Cardoso, как значится в словаре. Поэтому весьма естественно и просто заключить, что это мотто было кем-нибудь из нас прочитано в этой книге и затем на сеансе воспроизведено каким бы то ни было действием сомнамбулического сознания.

Часть II >>

1 Ответ этот имеет свое философское значение. Если наш собеседник действительно принадлежит к миру сущностей, к миру нуменов, в котором он видит наши вещи не так, как они нам представляются, а каковыми они в себе, то он и видит их «по-своему», но раз он должен видеть «по-нашему», он должен вступить в мир явлений, в мир феноменов и приспособиться к условиям нашей организации, ибо какова организация, таково и миросозерцание.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Hosted by uCoz