LXXXV


    Боль всегда, самодержно царит в этом мире, и всё же внимательное изученье показало бы нам, с какой мудростью и какой предусмотрительностью Божественная Воля соразмерила её действие. От вехи к вехе, Природа движется к порядку вещей всё менее суровому, менее жестокому, менее насильственному. В первые эры нашей планеты боль для живых существ была единственной школой, единственным указателем пути.¹ Но мало-помалу страданье смягчается; такие ужасные бедствия, как чума, проказа, голод исчезают. Уже и сейчас, время, в коем мы живём, менее сурово, нежели прошедшее. Человек покорил стихии, сократил расстояния, завоевал землю. Рабства больше нет. Всё развивается и движется вперёд. Медленно, но верно, мир и сама природа улучша ются. Будемте верить в Силу, правящую мирозданьем. Ограниченный ум наш не способен судить о совокупности её средств. Один только Бог имеет точное представленье об этом ритмичном движеньи, об этом необходимом чередованьи жизни и смерти, дня и ночи, радости и боли, откуда в конце концов выступают счастье и возвышенье существ. Так что предоставим Ему заботу определять час нашего ухода и будемте ждать этого часа, не боясь его и не желая.


LXXXVI


    Если есть жестокое испытанье, так это утрата тех, кого мы любим; это, когда мы видим, как они исчезают один за другим, похищенные смертью, и когда вокруг нас мало-помалу образуется одиночество и пустота, полные безмолвия и ночи.
    Постепенные уходы эти всех тех, кто был дорог нам, суть торжественные предупрежденья; они вырывают нас из-под власти эгоизма нашего, они указывают нам на ребячество материальных забот наших, земных наших устремлений и приглашают нас подготовиться к великому этому путешествью.
    Утрата матери невосполнима. Какая пустота делается внутри нас, вокруг нас, когда этот друг, лучший из всех, старейший и вернейший из всех, сходит в могилу; когда глаза эти, с любовью глядевшие на нас, закрываются навеки; когда уста эти, столь часто касавшиеся нашего чела, застывают навсегда! Любовь матери, что может быть чище, бескорыстнее её? И разве не есть она отраженье божественной доброты?
    Смерть детей наших - также источник горькой печали. Ни отец, ни мать не могут без щемящей тоски видеть, как исчезает предмет их нежной привязанности и любви. И именно в эти часы отчаянья Философия Духов приходит нам великою помощью. На сожаленья наши, на нашу боль видеть жизни эти, полные обещаний, вдруг разбитыми, она отвечает тем, что ранняя смерть часто есть благо для духа, коий уходит и освобождается от опасностей и соблазнов земли. Эта столь короткая жизнь, необъяснимая для нас загадка, имела свой глубокий смысл. Душа, вверенная заботам и ласкам нашим, пришла сюда завершить то, что было для неё недостаточным в предыдущем воплощеньи. Но мы видим вещи эти лишь с человеческой точки зренья, и от этого происходят ошибки наши. Пребыванье детей этих на земле было нам полезным. Оно породило в нашем сердце святое чувство отцовства, те нежные чувства, до той поры нам неведомые, от коих человек добреет и становится лучше. Оно провело от нас к ним узы достаточно прочные, чтоб соединить нас с тем невидимым миром, коий однажды соединит нас всех. Ибо именно в этом красота Ученья Духов. Благодаря ему и вместе с ним существа эти не утрачены нами. Они на время покидают нас, но мы предназначены к тому, чтоб присоединиться к ним.
    Да что говорю я! Разделенье наше лишь видимость. Ведь души эти, наши дети, наша мать, все, с кем связует нас взаимная любовь, рядом с нами. Их флюиды, их мысли окутывают нас; их любовь защищает и оберегает нас. Иногда мы даже можем сообщаться с ними, получать от них советы и ободренья. Их любовь к нам не ослабла. Смерть лишь углубила её и озарила знаньем. Они призывают нас прогнать далеко прочь от себя пустую эту грусть, эти бесполезные печали, вид коих повергает их в отчаянье. Они умоляют нас смело и настойчиво трудиться над совершенствованьем и улучшением нашим, дабы вновь встретиться и соединиться с ними в духовной жизни.


LXXXVII


    Наконец путь испытаний пройден; праведник чувствует, что предел близок. Земные вещи день ото дня бледнеют в глазах его. Солнце кажется ему тусклым, цветы блеклыми, дорога более каменистой. Полный доверия видит он приближенье смерти. И разве она не будет затишьем после бури, гаванью после опасного плаванья?
    Сколь величественное зрелище - душа, полная смиренья, когда она готовится покинуть землю после мучительной жизни! Она бросает последний взгляд на своё прошлое; в некоем полумраке, она вновь прозревает претерпленные униженья, невыплаканные слёзы, приглушённые стоны, мужественно перенесённые страдания. Она чувствует, как осторожно развязываются путы, привязывающие её к этому миру. Сейчас она покинет своё недостойное тело, оставит далеко позади себя все материальные ограниченья. Чего может она бояться? Разве не проявила она себя в самоотреченьи, не пожертвовала свои интересы истине и долгу? Разве не испила она до дна чашу очищенья?
    Она видит также и то, что ожидает её. Флюидические образы дел её, исполненных отреченья и жертвы, её великодушные мысли опередили её, усеяв, словно сверкающие вехи, путь её восхожденья. Се суть сокровища её новой жизни.
    Она различает всё это, и взгляд её поднимается ещё выше, туда, куда приходят со светом на челе, любовью и верой в сердце.
    При зрелище этом небесная радость наполняет её; она почти сожалеет, что недостаточно страдала. Последняя молитва, словно крик радости, вырывается из глубин её существа и возносится к Отцу её, к её возлюбленному Повелителю. Эха пространств повторяют этот крик освобожденья, к коему присоединяются голоса блаженных духов, толпою спешащих ей навстречу.


LXXXVIII


    Молитва должна быть доверительным излияньем души Богу, уединённой беседой, всегда полезным, часто плодотворным размышлением. Это убежище по предпочтительности сердец страждущих, истерзанных. В часы уныния, душевной тоски и отчаянья, кто не находил в молитве утешения, поддержки и облегченья своим бедам? Потайный диалог устанавливается между страждущей душой и вызванной силой. Душа обрисовывает свои томления, свои слабости; она молит о помощи, о поддержке, снисхождении. И тогда, где-то во глубине сознания, ей отвечает некий таинственный голос, голос Того, из Кого исходит всякая сила для битв этого мира, всякий бальзам на наши раны, всякое озарение нашим сомненьям. Голос этот утешает, возвышает, убеждает; он ниспосылает нам смелость, покорность, стоическое смирение. И мы освобождаемся от печали, от подавленности; луч божественного солнца просиял в нашей душе, возродил в ней надежду.
    Есть люди, злословящие на счёт молитвы, находящие её пошлой, смехотворной, нелепой. Это те, которые никогда не молились или никогда не умели молиться. Ах! без сомненья, если речь идёт обо всех этих "патернострах", бубнящихся сонно и равнодушно, об этих вызубренных цитатах, столь пустых и тщетных, сколько нескончаемых, обо всех этих молитвенных "артикулах", расклассифицированных и пронумерованных, кои губы лепечут без участия сердца, то можно понять их критику и скептицизм; но дело в том, что всё это, собственно, и не есть молитва. Молитва - это возвышение, вознесение над вещами земными, страстный призыв к высшим силам, порыв вверх, взмах крылами к областям, в коих душа черпает необходимые ей вдохновения. И чем сильнее её порыв, чем искреннее её призыв, тем более внятные, более светлые открываются ей гармонии, голоса, красоты высших миров. Это словно окно, распахивающееся в невидимое, в беспредельное, и чрез которое ей доносятся тысячи утешений и возвышенных впечатлений. Впечатлениями этими она проникается, опьяняется, закаляется в них, словно в флюидической возрождающей ванне.
    В беседах этих души с Высшей Силой слова всего менее должны быть подобраны и записаны заранее; в особенности же молитва не должна быть формулой, коей длина измеряется в соответствии с числом вписанных в неё слов, что становится уже извращением, почти святотатством. Слова молитвы должны меняться в зависимости от потребностей и настроения человека. Это крик, жалоба, излияние cкорби или песнь любви, действо обожания или анализ своих поступков, нравственная опись, производимая под Божьим оком, или же простая мысль, воспоминание, взгляд, обращённый к небесам.²


XIC


    Молитва не имеет целью своей снисканье какой-то милости или благосклонности, но возвышенье души и её вступление в связь с высшими флюидическими и моральными силами. Молитва - это мысль, обращённая к благу, это светящаяся нить, связующая миры тьмы с мирами божественными, воплощённых духов со свободными и лучезарными духами космического пространства. Пренебрегать ею значит пренебрегать единственной силой, высвобождающей нас из столкновения страстей и интересов, возносящей нас над вещами изменчивыми и преходящими и соединяющей нас с тем, что во Вселенной есть постоянного, неизменного, незыблемого. Вместо того, чтобы отвергать молитву из-за тех злоупотреблений, коим она подвергается, не лучше ли мудро и с чувством меры пользоваться ею? По такому отношению к молитве узнаётся душа сосредоточенная и искренняя, ибо молиться следует сердцем. Будем избегать банальных формул, коие в ходу в определённых кругах. У тех людей в духовных упражнениях такого рода шевелятся одни только губы, душа же остаётся немой. В конце всякого дня, прежде чем предаться отдыху, будем спускаться в себя, со вниманием рассматривать поступки свои. Будем уметь осуждать дурные, дабы избежать их возврата, и приветствовать благие и полезные. Попросим Высшую Мудрость помочь нам осуществить в самих себе и вокруг себя совершенную и нравственную красоту. Вдаль от земли вознесём помыслы наши. Пусть душа наша, радостная и любящая, устремится к Всевышнему! Она ниспустится с этих высот с сокровищами терпения и храбрости, кои облегчат ей исполнение своего долга, своей задачи совершенствования.


XC


    Было бы ошибкой верить, будто всего можно добиться молитвой, будто действенность её достаточно велика, чтобы отвратить от нас испытания, неотъемлемые от жизни. Закон непреложной справедливости не предназначен приноравливаться к нашим капризам. Беды, которые нам бы хотелось от себя отвратить, порою бывают необходимым условием нашего прогресса. Устранить их значило бы сделать нашу жизнь бесплодной и бесполезной. С другой стороны, как бы Бог мог пойти навстречу всем желаниям, кои люди выражают в своих молитвах? Большинство их даже неспособно распознать, что им наиболее подходит, что им всего более полезно. Некоторые просят богатства, не зная того, что оно было бы для них несчастьем, дав свободный выход их страстям.
    В молитве, коию он каждый день обращает к Всевышнему, мудрец не просит того, чтоб судьба его была счастливою, или того, чтобы страдание, разочарования, невзгоды были отвращены от него. Нет! Чего он желает, так это познать закон, чтобы лучше следовать ему; о чём он молит, так это о помощи свыше, о содействии благосклонных духов, с тем чтобы достойно перенесть дурные дни. И хорошие духи отвечают на его призыв.
    Они не пытаются воспрепятствовать свершению справедливости, помешать исполнению божественных постановлений. Сочувствуя человеческим страданиям, кои они сами познали, претерпели, они приносят своим земным братьям вдохновенье, которое поддерживает их в борьбе с материальными влияниями; они покровительствуют всем благородным и целительным мыслям, всем порывам души, которые, вознося людей ввысь, освобождают их от искушений и ловушек плоти. Молитва мудреца, которую он совершает в глубокой сосредоточенности, вне каких-либо самолюбивых помыслов, пробуждает в нём некое предчувствие долга, она зарождает в его душе настолько высокое чувство истины, блага и справедливости, что оно ведёт его сквозь все трудности существования и поддерживает его в тесной связи с великой вселенской гармонией.
    Но Верховная Сила представляет не только справедливость, она также доброта - необъятная, бесконечная, вспомогающая. И почему бы нам не добиться молитвами своими того, что совмещает в себе доброту со справедливостью? Мы всегда можем испросить поддержки и помощи в годину невзгод. Но один только Бог знает, что нам всего более подойдёт и что нам действительно нужно; а потому, если Он не одарит нас предметом наших просьб, то всегда ниспошлёт нам флюидическую поддержку и смирение.


XCI


    Если же совершенно нет возможности обойтись без какого-либо текста, то возьмите, за образец, этот:
    Мой Боже, Ты, который велик, Ты, который есть всё, ниспошли мне, маленькому, коий есть лишь потому, что того пожелал Ты, ниспошли мне луч света Твоего. Сделай так, дабы, проникнутый любовью Твоей, я счёл благо лёгким, зло отвратительным, дабы, одушевлённый желанием нравиться Тебе, дух мой одолел препятствия, мешающие торжеству истины над заблуждением, братства над эгоизмом. Сделай так, дабы в каждом товарище по испытаниям я видел брата, как Ты видишь сына в каждом из существ, проистекающих из Тебя и должных вернуться к Тебе. Дай мне любовь к труду, коий есть долг всех на земле, и факелом Своим, свет которого Ты сделал доступным и мне, освети несовершенства мои, задерживающие продвиженье моё в жизни этой и иной!


XCII


    Целомудрие и умеренность идут рука об руку. Наслажденья плоти размягчают нас, истощают, уводят с пути мудрости. Сладострастье словно море, в коем тонут все нравственные качества человека. Далёкое от того, чтоб удовлетворить нас, оно лишь разжигает наши желанья. Как только мы позволяем ему войти в нас, оно заполняет нас, поглощает и подобно всплеску воды гасит внутри нашего существа всё, что есть в нём светлого, все языки великодушного пламени. Пришедшее поначалу скромным посетителем, оно в конце концов становится нашим господином, нашим всецелым обладателем.³


XCIII


    Целомудрие, умеренность, борьба с чувственными соблазнами не суть, как то утверждают прожигатели и кутилы, нарушенье законов Природы, обедненье и обесцвечиванье жизни; напротив того, они порождают в том, кто соблюдает и ведёт их, глубокое согласье с высшими законами, просвещённое наитье будущего. Сладострастник, отделённый от всего, что он любил, тщетно изнуряет себя желаньями. Он всё вновь посещает домы, в коих предавался разгулу, выискивает такую земную обстановку, коия напоминала б ему его образ жизни. Тем самым, он всё более заковывает самого себя в цепи материи; он отдаляется от источника чистых наслаждений и отдаётся скотству и мраку.
    Поместить радости свои в плотские наслажденья, это значит надолго лишить себя мира, в коем блаженствуют возвышенные духи. И мир этот доставить способна одна лишь чистота. Да разве не видим мы этого и в этой жизни? Наши страсти, наши желанья порождают образы, призраки, кои преследуют нас даже во сне и препятствуют размышленьям нашим. Но, вдали от ложных удовольствий, дух сосредоточивается, закаливается, открывается ощущеньям нежным. Мысли его возносятся в бесконечность. Заранее освобождённый от низкой похоти, он без сожаленья оставляет свои износившиеся органы.
    Будемте часто размышлять над сей восточной пословицей и осуществлять её на деле: "Будь чист, дабы быть счастливым, дабы быть сильным!"


XCIV


    Большинство людей притязает на то, будто любит учёбу, и жалуется, будто им не хватает времени заняться ею. Тем не менее многие среди них посвящают целые вечера игре, пустым и праздным разговорам. Часто также отвечают, что книги стоят дорого, и это тогда, когда в ничтожных удовольствиях, обличающих к тому же дурной вкус, тратят больше денег, нежели их нужно на то, чтоб составить себе богатую коллекцию сочинений. А при всём том, изученье Природы, самая действенная, самая целительная из учёб, не стоит ровно ничего.
    Наука человеческая погрешима и переменчива. Природа же не такова. Она никогда не противоречит самой себе. В часы неуверенности и унынья, обратимся к ней. Подобно матери, она улыбнётся нам, раскроет нам свои объятья и успокоит нас на груди своей. Она заговорит с нами языком простым и мягким, в коем истина явится нам без прикрас и приправ; но слишком немногие умеют слушать эту безмятежную и бесхитростную речь и понимать её. Человек, даже и в глубинах одиночества, несёт с собою страсти свои, внутренние возбужденья, коих шумы заглушают задушевные наставленья Природы. Чтоб испытать откровенье, находящееся в природе самих вещей, надо заставить умолкнуть химеры этого мира, те шумливые мненья, кои мутят наши общества; надо сосредоточиться, создать мир внутри и вокруг себя. Тогда все шумы общественной жизни умолкают, и душа входит в самоё себя, вновь обретает присущее ей чувство Природы и вечных законов, сообщается с Высшим Разумом.


XCV


    Вот уже пятьдесят лет как великое сомножество фактов, откровений, открытий проливает новый свет на те необъятные и неведомые стороны жизни, коие предчувствовались во все времена, но о которых до сей поры мы имели понятья лишь смутные и неопределённые. Благодаря внимательному наблюденью, методичному экспериментированию над явлениями психическими мало-помалу составляется некая наука, обширная и могущественная.
    Вселенная является нам как своего рода хранилище неведомых сил, несметных энергий. Головокружительная Беспредельность открывается мысли, Беспредельность реальностей, форм, жизненных сил, коие ускользают от наших органов чувств, но некоторые проявленья которых могли с великой точностью быть измерены с помощью регистрирующих приборов. (См. "Annales des Sciences psychiques, aout, septembre et novembre 1907, fevrier 1909).
    Понятье сверхъестественного рушится, и мы видим, как непрестанно расширяются области необъятной Природы, отодвигаются поставленные ей ограниченным умом пределы, и возможность некой незримой органической жизни, более богатой, более полной, чем жизнь людей, открывается нам управляемая величественными законами. Жизнь эта, во многих случаях, вмешивается в нашу и влияет на неё в добре или во зле.


XCVI


    Изобильный источник вдохновений изливается из невидимого мира на человечество. Тесные узы существуют между людьми и отшедшими. Все души соединены некими таинственными нитями, и уже в этом мире самые чувствительные вибрируют в ритме Вселенской Жизни.


IIIC


    Чтоб постичь смысл этой жизни, чтоб понять силу, ею управляющую, надо подняться вплоть до высшего, имманентного, т.е. пребывающего в себе самом, закона, коий вершит судьбами народов. Поверх совпадений и условий земных, поверх смешенья фактов, вызванных свободою человеческой, надобно видеть действие некой безупречной Воли, преодолевающей сопротивленье отдельных воль, единоличных действий и умеющей претворять отстаиваемое Ею дело. Вместо того, чтоб теряться в хаосе фактов, нужно объять их целое, понять сокрытую в нём связь. Тогда проступает вся их канва, соединяющее их сцепленье, открывается их гармония, в то время как противоречья их стираются и на более высоком уровне сознания сливаются воедино. Становится понятным, что существует некая сокрытая, незримая энергия, изливающаяся на существа; сохраняя за каждым определённую сумму побуждений и стремлений, она облекает их все и увлекает их к одной и той же, единой цели.
    Именно справедливым равновесием индивидуальной свободы и власти верховного закона объясняются и примиряются все кажущиеся противоречия и непоследовательности жизни и истории, тогда как их глубокий смысл и конечная цель их открываются тому, кто умеет постигать сокровенную природу вещей. Вне этого верховного действия был бы лишь беспорядок и хаос в бесконечном разнообразьи усилий, индивидуальных порывов, словом, во всей человеческой деятельности.


IIC


    По мере того, как растёт наше знание о Вселенной и о человеке, понятие сверхъестественного отступает, отодвигается, исчезает. Отныне мы понимаем: Природа едина, но в необъятности своей она таит внутри себя такие области и формы жизни, коие издревле ускользали от наших ощущений. Эти последние суть из числа наиболее ограниченных. Они позволяют нам понять лишь самые грубые, самые простейшие стороны Вселенной и Жизни. Их бедность, их недостаточность стала особенно ощутимой в пору изобретения мощных оптических приборов - телескопа и микроскопа, кои во всех направленьях расширили поле наших зрительных восприятий. Что знали мы о бесконечно малых существах до создания увеличительных приборов? что знали мы об этих бесчисленных жизнях, кишащих и мечущихся вокруг нас и даже в нас самих?
    Однако это всего лишь нижние основания Природы и, так сказать, субстрат жизни, её нижний слой. Но поверх его, уровни следуют за уровнями и, становясь друг на друга, градируют формы существований всё более утончённых, эфирных, разумных, поначалу характера человеческого, затем же на последующих вершинах - ангельского, существований, всегда принадлежащих по формам своим, если не по своей сути, к тем невесомым состояньям материи, кои сегодня наука утверждает во многих видах, например, во всей совокупности опытов, проделанных над лучеиспускающей материей.
    Мы знаем теперь, что за пределами зримых и осязаемых форм, коие нам хорошо известны, материя также ещё находится во множестве и разнообразии состояний, незримых и невесомых, что мало-помалу она утончается, преобразуется в силу и свет, чтоб стать космическим эфиром физиков. Во всех этих состояниях, подо всеми обликами, она есть ещё субстанция, в которой ткутся бесчисленные организмы, жизненные формы невообразимой тонкости. В этом океане утончённой материи напряжённая жизнь колышется над нами и вокруг нас. За пределом узкого круга наших ощущений разверзаются бездны, развивается неведомый нам необъятный мир, населённый силами и существами, коих мы не воспринимаем, но которые однако участвуют в нашем существованьи, в наших радостях, страданьях и в какой-то мере могут влиять на нас, помогать нам. И именно в этот неизмеримый, беспредельный мир силится проникнуть наша новая наука.

¹ Боль - это очень часто просто признак (сигнал) того, что мы делаем что-то не то или, по крайней мере, не так. (Й.Р.)
² Да, молитва всего менее должна быть заученной наизусть фразой. Истинная молитва - импровизация мысли, обращённая к высшим силам, она идёт от мысли к слову, а не от слова к мысли, как это обычно предполагается. Молитва - живая мысль и никак не может быть выражена на бумаге. Она - духовное огненное устремление. В этом смысле для молитвы нет и не может быть образца. (Й.Р.)
³ "Любовь, низведённая только к плотскому влечению и чувственным наслаждениям, лишённая того, что называется "музыкой любви", несомненно делается самой разочаровывающей вещью. Ибо свойство плотского желания есть саморазрушение, а наслаждение оставляет после себя лишь усталость и отвращение. Но мало того, сама красота, воплотившаяся для нас на время в гармонии линий и очертаниях нашей земной плоти, при этом блекнет, вянет, разлагается. Самая молодость, заставлявшая нас жаждать любви и делавшая нас достойными её, пропадает тогда! И остаётся у нас только сожаление о навсегда потерянных благах, которые больше не вернутся к нам. И мы печально думаем тогда, что всё кончено, и со всех жизненных, нами пройденных дорог, и тех, по которым мы ещё будем медленно тащиться, навстречу нам поднимается один только образ, - образ Смерти. " Р.Думик, Очерк о Ги де Мопассане. /Примеч.Й.Р./